А. П. Чехов

С. Т. Семенов - о встречах с А. П. Чеховым

В средине девяностых годов, в один из своих зимних наездов в Москву, я был в редакции "Посредника", помещавшейся тогда в Долгом переулке на Плющихе. Мы беседовали с Ив. Ив. Горбуновым, когда в передней раздался звонок. Прислуга куда-то отлучалась, Иван Иванович был не совсем здоров и боялся подходить к двери; идти отпирать дверь пришлось мне.

Вошел господин выше среднего роста, с обыкновенным русским лицом, в поношенной меховой шубе и меховой шашке, со свертком под мышкой. Он опросил, дома ли Ив. Ив. Я сказал, что дома. Господин разделся, повесил шубу на вешалку, обтер платком запотевшие усы и направился в редакционный кабинет. Я подумал, что это один из многочисленных посетителей редакции, и ушел в другую комнату.

Но не прошло и минуты, как ко мне вошел Ив. Ив. и, взявши меня за руку, со словами: "пойдемте, я вас познакомлю", повел в редакционную комнату. Отрекомендовав меня, он назвал мне гостя; гость был Антон Павлович Чехов.

Я настолько растерялся от неожиданности, что не нашелся, что бы заговорить с А. П., и сосредоточился весь на созерцании и тогда уже очень уважаемого писателя, недавно подарившего русское общество "Палатой № 6".

"Посредник", начинавший тогда серию интеллигентных изданий и изо всей новейшей литературы останавливавшийся на вещах, заключавших в себе наиболее гуманные идеи, больше всех нашел таких писаний у Антона Павловича. Им изданы были отдельно его рассказы: "Именины", "Жена", "Палата № 6" и включено несколько рассказов в сборники. Несколько рассказов были взяты и для народной серии и перестали издаваться только потому, что этого не разрешает издательство Маркса. На этот раз А. П. привез рукопись сельскохозяйственного словаря "Закром", составленного его братом М. П. Чеховым, и оттиск только что появившегося рассказа "Черный монах". Об этом рассказе уже появились рецензии, не удовлетворявшие А. П-ча. Ив. Ив. по случаю своего недомогания прилег на диван, а А. П. медленно ходил по кабинету и рассказывал, в чем сущность его рассказа "Черный монах" и как его не поняли. Я не читал тогда рассказа и не мог понять, чем тогда огорчили А. П., но хорошо помню, что он был крайне недоволен таким поверхностным отношением критиков к художественным произведениям.

Иван Иванович оставил рукопись "Закрома" для передачи ее П. И. Бирюкову, который тогда редактировал интеллигентный отдел "Посредника", сказал несколько теплых слов об удовольствии встречи с ним, и, когда А. П. ушел, он стал рассказывать, как ценил А. П. Лев Ник. Толстой, как он следил за всем, что появлялось из-под пера Чехова, и очень скорбел, что у него еще не выработалось собственного миросозерцания. "С его талантом это была бы огромная сила, которая могла бы оставить после себя огромный след", - говорил Лев Николаевич.

Другая моя встреча с А. П. была в Ясной Поляне года полтора после первой. В соседстве Ясной, в деревне Деминке, поселился В. Г. Чертков, и я поехал к нему погостить. Когда я приехал в Деминку, то застал там М. О. Меньшикова, бывшего тогда еще близким к Л. H-чу и стоявшего на счету прогрессивных журналистов. Он перед этим гостил в Мелихове у А. П. и сообщил, что А. П. давно мечтал побывать в Ясной, но все не решался. Сейчас же у него явилась решимость, и он просит разрешения навестить Л. Н. Конечно, ему ответили, что видеть его будут очень рады, и со дня на день ждали его приезда.

Мне очень хотелось присутствовать при свидании Антона Павловича со Львом Николаевичем, но я должен был поехать на несколько дней в Курскую губернию, а приезд А. П. мог случиться как раз в это время. И я очень об этом сожалел.

Но я съездил и вернулся из своей поездки и узнал, что Ант. Павл. в Ясную еще не приезжал и дал знать, что приедет туда сегодня или завтра. Таким образом, мне представлялась возможность увидать встречу двух больших писателей, и я предвкушал это удовольствие.

В то время, когда в Ясную Поляну ожидался Чехов, Л. Н. работал над "Воскресением"; можно было ожидать, что он покажет свою работу А. П-чу. Вечером в Деминку сообщили, что А. П. приехал в Ясную Поляну и что завтра предполагается чтение первых глав "Воскресения".

На другой день мы с В. Г. Чертковым поехали в Ясную. Приехали во время обеда. А. П. Чехов сидел рядом со Львом Николаевичем и время от времени заводил с ним разговор. Хотя А. П. уже и был подвержен своему недугу, но выглядывал таким молодцом, что на него приятно было смотреть. Спокойный, красивый, он имел такой благородный вид, и столько в нем было достоинства.

После обеда предположено было идти читать "Воскресение". Л. Н. не совсем хорошо себя чувствовал и пошел отдохнуть, а мы, человек пять или шесть, отправились в укромный уголок и расположились читать. Сначала читал В. Г. Чертков, потом его сменил И. И. Горбунов. Между слушателями был один из сыновей Л. Н., который слушал рассказ не совсем спокойно. Его возмущала офицерская среда, описываемая его отцом: он обращался к В. Г. Черткову, бывшему гвардейскому офицеру, с вопросом - неужели большинство офицеров такие? Но А. П. слушал чтение спокойно, внимательно, молча. Читали, кажется, часа два. По окончании чтения пошли в дом, вниз, в кабинет Толстого. Л. Н. встал после отдыха, но не выходил, по случаю недомогания, из кабинета. Он с любопытством ожидал, что ему скажут по поводу его новой работы.

Антон Павлович тихо и спокойно стал говорить, что все это очень хорошо. Особенно правдиво схвачена картина суда. Он только недавно сам отбывал обязанности присяжного заседателя и видел своими глазами отношение судей к делу: все заняты были побочными интересами, а не тем, что им приходилось разрешать. В одном деле, которое шло в очередную сессию, адвокат или прокурор вместо разбирательства дела обратился с дифирамбами к сидевшему на скамье присяжных заседателей Антону Павловичу. Очень верно и то, что купца отравили, а не иным способом прикончили с ним. Антон Павлович был на Сахалине и утверждал, что большинство женщин-каторжанок сосланы именно за отравление. Неверным же ему показалось одно - что Маслову приговорили к двум годам каторги. На такой малый срок к каторге не приговаривают. Лев Николаевич принял это и впоследствии исправил свою ошибку.

Когда мы вышли из кабинета Л. Н., была уже летняя ночь. Вечерний чай не был готов, и мы отправились на прогулку. Меня стали спрашивать о состоянии здоровья хорошо знакомой в Ясной г-жи А., к которой я ездил в Курскую губ. Здоровье ее было не совсем хорошо. Болезнь была чисто женская, требовавшая операции, на которую больная не соглашается. А. П. расспросил о возрасте больной и сказал, что ее страхи напрасны, - в таких случаях операции проходят всегда благополучно и разве только один раз из сотни кончаются неудачей.

Ант. Павл. участвовал в общем разговоре, но, должно быть, его захватил образ Л. Н., и он не мог освободиться от впечатления от него. К концу прогулки он заявил, что его сильно угнетает поведение очень ценимого им А. С. Суворина. Его возмущает политиканство старика в его газете, действующее на многих развращающе, и ему захотелось попросить Л. Н-ча, чтобы он написал Суворину и постыдил его за его флюгерство, - Л. Н-ч - один человек, который мог бы воздействовать на Суворина… Но сказать это Толстому А. П-чу не удалось. Л. Н-ч к вечернему чаю не вышел, а Ант. Павл. завладели Софья Андреевна и Татьяна Львовна, и в беседе с ними он провел остаток вечера.

Не знаю, был ли А. П. после в Ясной Поляне. Изредка, навещая Л. Н., я его по крайней мере там не встречал. Но воспоминания о нем в Ясной остались самые приятные. Его писания встречались там всегда с большим вниманием. За ним следили, читали, разбирали. Л. Н., разговаривая о Чехове, всегда восхищался его изобразительностью. Он называл его писательский инструмент музыкальным. Он говорил, что Чехов - чуть ли не единственный писатель, которого можно перечитывать, а это не всегда возможно, даже для Диккенса, например. Помню, как Л. Н. восхищался небольшим рассказом А. П. "Супруга", напечатанным в сборнике Общества любителей российской словесности "Почин". Хвалил рассказ "На подводе", напечатанный в "Русск. вед.", "Душечку" же, появившуюся в "Семье", он перечитывал несколько раз и говорил, что это такая прелесть, которой не скоро найдешь не только у других писателей, но и у Чехова. "Моя жизнь" понравилась Л. Н., но не в целом, а местами. Он считал, что прототипом героя А. П. послужил небезызвестный опрощенец князь В. В. Вяземский, вызвавший когда-то целый шум в печати. Одни считали его святым, другие - высокопробным грешником. Не по сердцу пришлись Л. Н - чу и "Мужики", хотя его более возмущал шум, поднятый по поводу их в печати, где большая часть русской интеллигенции с восторгом принимала мужиков такими, какие они есть у Чехова, и не могла понять, что эти мужики описаны с одной исключительной подмосковной местности и по ним нельзя обобщать всех русских мужиков. Он говорил, что эти народолюбцы никогда не любили народа, не знали его и не желают знать; мужики нужны им как отвлеченная абстракция, для опоры в своей борьбе и полемике. Оттого весь восторг по поводу "Мужиков". Не удовлетворяли, как известно, Л. Н. и пьесы А. П. Он находил, что цель драматических произведений новых форм ошибочна. Для того чтобы вызвать настроение, - говорил он, - нужно лирическое стихотворение, драматическая же форма служит и должна служить другим целям. В драматическом произведении должно поставить какой-нибудь еще не разрешенный людьми вопрос и заставить его разрешить каждое действующее лицо сообразно его внутренним данным. Это - опыты лаборатории. У Чехова же этого нет. Он останавливает, например, внимание зрителя на судьбе несчастных дяди Вани и доктора Астрова, но жалеет их только потому, что они несчастны, не обосновавши вовсе, заслуживают ли они сострадания. "Он заставляет их говорить, что они были самыми лучшими людьми в уезде, но чем они были хороши - он не показывает. А мне кажется, - говорил Л. Н., - они всегда были дрянными и ничтожными, поэтому их страдания не могут быть достойны внимания".

Когда вышел первый том рассказов Чехова в издании Маркса, Л. Н. с большим вниманием остановился на юморе Чехова. Он говорил, что в наше время он - первоклассный юморист. В прошлом с ним могли сравняться только Гоголь и Слепцов. Рассказ "Драма" до того восхищал Л. Н., что он его рассказывал бесчисленное количество раз и всегда смеялся от всей души. Восхищали его и детские фигуры Чехова, вроде "Ваньки", пишущего письмо к деду. И только некоторые из юмористических вещей ему казались непонятными, как, например: "Роман с контрабасом" и "Скорая помощь".

Последний раз я видел А. П. зимой, в год его смерти, в Москве, на литературной "среде" у Н. Д. Телешова. "Среда" была блестящая: на ней присутствовали, кроме А. П. с своей женой и сестрой Марией Павловной, Андреев, Горький, Вересаев, Бунин, Тимковский, Серафимович, Голоушев, Разумовский. Покойный В. А. Гольцев делал доклад о философии Ницше, были легкие прения, но не было ничего острого. У Антона Павловича недуг был в полном развитии. Внешний вид его был вид страдальца. Глядя на него, как-то не верилось, что это тот прежний Чехов, которого я раньше встречал. Прежде всего поражала его худоба. У него совсем не было груди. Костюм висел на нем, как на вешалке. Но несмотря на такое состояние, А. П. был очень мил, общителен, шутливо говорил с И. А. Белоусовым, рассказывал кое-что о себе, о своих первых неудачах на литературном поприще… Все внимательно его слушали, смеялись, но всем чувствовалось, что это - недолгий жилец на свете, и становилось невольно грустно.

Весной 1904 года вышла одна из моих книжек, и я послал ее А. П., но вслед за этим узнал из газет о плохом состоянии его здоровья, и мне стало неловко, что я побеспокоил его своим письмом. И вдруг, совершенно неожиданно для себя, получаю от него письмо. Оно было написано накануне его отъезда из Москвы за границу. Он благодарил меня за присланную ему книжку и выражал такую теплую сердечность и добродушие, которые меня даже удивили. Но мое желание - получить что-нибудь из его вещей в обмен - он обещал исполнить, как только вернется из-за границы, куда его посылают доктора.

Но из-за границы вернулся только его прах, который Москва торжественно и похоронила на кладбище Новодевичьего монастыря.

Смотрите также: