А. П. Чехов

Письма за 1900 год. Часть 3

Перейти к письму: 3022, 3023, 3024, 3025, 3026, 3027, 3028, 3029, 3030, 3031, 3032, 3033, 3034, 3035.

3021. М. П. ЧЕХОВОЙ

28 января 1900 г. Ялта.

Милая Маша, мать совершенно поправилась. Все благополучно. Шоссе всё еще делают.

Тот громадный участок, что против нас (там мы покупали осенью виноград), продается, и хозяин его Параскева обратился к Виноградову за содействием. Если Виноградов спросит тебя, то объясни, какой это участок. Это великолепная земля, вид оттуда замечательный.

Бабушка жалуется на полноту. Арсений потолстел. Каштан ожирел и по целым дням лежит на стружках. Кошки не приходят.

Будь здорова. Кланяйся.

Твой Antoine.

28 янв. 1900.

На обороте:

Москва.

Марии Павловне Чеховой.

Мл. Дмитровка, д. Шешковой.

3022. П. Ф. ИОРДАНОВУ

29 января 1900 г. Ялта.

29 январь.

Многоуважаемый Павел Федорович, возвращаю прошение с подписью. Очень рад служить.

Что касается книг, то вот Вам мой ответ. По предпоследнему списку, Вами присланному, книжный магазин "Русской мысли" послал Вам всё, что было в списке, за весьма малыми исключениями. Последний же список, данный мне Вами, не относился к "Русской мысли". Вручая его мне, Вы сказали, чтобы я выбрал то, что найду нужным, и выслал. Я выбрал все издания Солдатенкова, издания Суворина и еще и еще кое-что и выслал Вам без замедления. Если в библиотеке записано то, что мною было выслано в августе из Москвы, то в записи Вы найдете более 50 томов (кроме тех, которых не было в Вашем списке). Солдатенков уступил 25%, а Телешова, Ходского, Мясницкого, Вальтера я приобрел с 100% уступки, "Русская мысль" со своих изданий уступила 25%… Я выслал не всё из того, что было в списке, потому что 1) например, Гоголя не стоило покупать, так как уже было объявлено Марксом новое очень дешевое издание, во-2) полагаясь на Ваше разрешение, я позволил себе кое-что не приобретать и в-3) меня погнали из Москвы — это главное. Но все-таки я не чувствую себя очень виноватым по той причине, что чем меньше Вы будете тратить на книги, тем лучше. Копите деньги, чтобы строить помещение, а книги будут. Если бы от меня зависело, то я тратился бы только на журналы и выписывал бы их чертову уйму.

Конечно, и книги следует покупать, но только интересные. Нельзя ли потерпеть с книгами до лета?

Я сегодня послал "Воскресенье" и "Ченчи" в переводе Бальмонта.

Где д-р Гордон — в Таганроге или в отъезде? И опять все тот же вопрос: как зовут г-жу Арбушевскую, вашу библиотекаршу? Я бы вступил с ней в переписку и попросил ее уведомлять меня всякий раз о получении от меня книг. Часто я посылаю книги с оказией, с полузнакомыми людьми — и мне всё кажется, что эти книги пропали.

Мне надоела зима, надоела Ялта. Все кругом киснет, и я кисну. Первый том рассказов своих изд<ания> Маркса я уже послал. Получили?

Вам и Вашей семье желаю всего хорошего, крепко жму руку. Будьте здоровы.

Преданный А. Чехов.

Я написал в Одессу, чтобы Вам выслали каталоги. Фруктовые деревья выписывайте от Дайбера, а все остальные — от Роше. Рекомендую пирамидальную акацию, пирамид<альную> шелковицу, пестролистный клен и берлинский тополь, а из кустов — айву (cydonia) и desmodium.

3023. Н. И. КОРОБОВУ

29 января 1900 г. Ялта.

29 янв.

Милый Николай Иванович, спасибо за письмо и поздравление. Очень, очень радуюсь за Екатерину Ивановну; когда она приехала в первый раз в Ялту и поселилась у Яхненко, мне было тяжело смотреть, как она тоскует, я жалел ее. Когда же я увидел ее в последний раз осенью, то был поражен переменой. Она не пополнела, а потолстела. Я же не пополнел и не потолстел, а всё в прежнем состоянии. В весе не прибавляюсь, кашляю по утрам. Альтшуллер слушал недавно; говорил, что в правом легком уже чисто; в левом же, вероятно, стало хуже, потому что он поставил мне под левой ключицей мушку. Известие об избрании в академики застало меня в некоторой прострации, когда скверно себя чувствовали и я, и мать, так что я и не разобрал как следует, в чем дело, какого вкуса это звание, а потом, когда выздоровел, то уже была привычка к новому положению, так что на вопрос твой, как чувствуют себя академики, ответить тебе ничего не могу.

В том, что печатается в газетах об академиках и Академии, достоверного мало, так как газеты не осведомлены. "Бессмертными" считаются, как и во Франции, только одни писатели-художники, ординарными же академиками, составителями словаря, будут, по-видимому, только одни ученые исследователи, которые одни будут работать, везти на себе отделение, — ergo* получать жалованье. Звание академика, насколько мне известно из бесед с акад<емиком> Кондаковым, который живет здесь, — дает право неприкосновенности (нельзя арестовать) и право в случае поездки за границу получать от Академии особый "курьерский" паспорт (цензура, таможня), а больше, кажется, ничего.

Мне кажется, что я живу в Ялте уже миллион лет. Поздравляю тебя и Екатерину Ивановну с новосельем и желаю Вам обоим счастья и здоровья. В начале лета, вероятно, увидимся в Москве. Я приеду. А пока жму тебе руку. Поклонись Вячеславу Ивановичу, поблагодари за память.

Твой А. Чехов.

* следовательно (лат.)

3024. Л. С. МИЗИНОВОЙ

29 января 1900г. Ялта.

29 янв.

Милая Лика, мне писали, что Вы очень пополнели и стали важной, и я никак не ожидал, что Вы вспомните обо мне и напитаете. Но Вы вспомнили — и большое Вам спасибо за это, касатка. Вы ничего не пишете о Вашем здоровье; очевидно, оно недурно, и я рад. Надеюсь, что и мама Ваша здорова и что всё обстоит благополучно. Я почти здоров; бываю болен, но это нечасто — и только потому, что я уже стар, бациллы же здесь ни при чем. И когда я теперь вижу красивую женщину, то старчески улыбаюсь, опустив нижнюю губу, — и больше ничего.

Вы познакомились с писательницей? Воображаю, какие позы Вы принимали перед ней, чтобы скрыть, что у Вас кривой бок. Кстати сказать, весной она будет в Ялте, вот и Вы бы приехали с ней, раз Вы уже условились путешествовать вместе. В Крыму весной очень хорошо.

Мне не нравится, что вы живете в "Гельсингфорсе". Ведь есть же мебл<ированные> комнаты и почище. Наконец можно квартиру нанять. Жить в "Гельсингфорсе" — это дурная привычка, которая не кажется Вам дурной, пока Вы живете в нем, но стоит Вам неделю-другую пожить в другом месте, как Вам "Гельсингф<орс>" станет так же противен, как мне.

Где Варя? Что она?

Свою фотографию я пришлю Вам, когда местный фотограф приготовит снимки. Меня здесь снимают часто, но фотографий мне не дают.

Вы пишете, что уедете в Бердичев. Разве Вы бежите с кем-нибудь из редакции "Курьера"? С Коновицером? Да?

Лика, мне в Ялте очень скучно. Жизнь моя не идет и не течет, а влачится. Не забывайте обо мне, пишите хотя изредка. В письмах, как и в жизни, Вы очень интересная женщина. Крепко жму руку.

Ваш А. Чехов.

Если видаетесь с Гольцевым и Коновицером, то поклонитесь им. И Ольге Петровне непременно поклонитесь.

3025. M. П. ЧЕХОВУ

29 января 1900 г. Ялта.

Милый Мишель, отвечаю на твое письмо.

1) В Торжке я не был ни разу в жизни и никогда из Торжка никому телеграмм не посылал. Выехал я из Петербурга на другой день после представления "Чайки", провожали меня суворинский лакей и Потапенко.

2) О том, что я продаю Марксу сочинения и на каких условиях, — Суворину было известно в подробности. На прямо поставленный вопрос, не желает ли купить он, он ответил, что у него денег нет, что покупать мои сочинения ему не позволяют дети и что больше того, что дает Маркс, никто дать не может.

3) Аванс в 20 тысяч — это значит купить произведения за 20 тысяч, так как я никогда не вылез бы из долга.

4) Когда с Марксом было кончено, то А. С. написал мне, что он очень рад совершившемуся, так как его веер да мучила совесть, что он дурно меня издавал.

5) Разговора о направлении "Нов<ого> времени" в Ницце не было.

6) "Отношения", о которых я писал тебе (об этом, конечно, не следовало бы откровенничать с С<увориными>), особенно стали изменяться, когда А. С. сам написал мне, что нам писать друг другу более уже не о чем.

7) Полное собрание моих сочинений начали печатать в типографии, но не продолжали, так как всё время теряли мои рукописи, на мои письма не отвечали и таким неряшливым отношением ставили меня в положение отчаянное; у меня был туберкулез, я должен был подумать о том, чтобы не свалить на наследников своих сочинений в виде беспорядочной, обесцененной массы.

8) Конечно, всего этого мне не следовало бы писать тебе, ибо все сие слишком лично и скучно, но раз тебя обворожили и представили тебе в ином свете, то, делать нечего, выкладываю все эти 8 пунктов — читай и мотай на ус. О каком-либо примирении и речи быть не может, так как я и С<уворин> не ссорились и опять мы переписываемся, как ни в чем не бывало. Анна Ивановна милая женщина, но она очень хитра. В ее расположение я верю, но когда разговариваю с ней, то не забываю ни на одну минуту, что она хитра и что А. С. очень добрый человек и издает "Нов<ое> время".

Это я пишу исключительно для тебя одного.

У нас всё благополучно. Мать была больна немножко, но теперь ничего. Видел ли Машу в Москве?

"Северн<ый> край" получаю. Надо хронику побогаче. Провинц<иальные> корреспонденты хороши, особенно из Вологды.

Как Женя? Ну, будь здоров, поклонись Ольге Германовне. Желаю Вам обоим здоровья и всего хорошего.

Твой А. Чехов.

29 янв.

На конверте:

Ярославль.

Михаилу Павловичу Чехову.

Духовская, д. Шигалевой.

3026. Б. А. ЛАЗАРЕВСКОМУ

30 января 1900 г. Ялта.

30 янв. 1900 г.

Многоуважаемый Борис Александрович, желтуха — это пустая болезнь. В громадном большинстве случаев это симптом катара пищеварительных путей — и только. Значит, скоро пройдет, если еще не прошла.

Вы спрашиваете: следует ли, написав рассказ, читать его до напечатания? По моему мнению, не следует давать никому читать ни до, ни после. Тот, кому нужно, сам прочтет, и не тогда, когда Вам хочется, а когда ему самому хочется. В "Жизнь" я напишу.

Будьте здоровы, желаю Вам всего хорошего.

Преданный А. Чехов.

3027. Т. Л. ЩЕПКИНОЙ-КУПЕРНИК

30 января 1900 г. Ялта.

30 январь. :

Милая кума, я был несказанно порадован и тронут, получив Вашу милую писульку. Спасибо Вам, кума, большое спасибо! Мне почти совсем не пишут из Москвы, и я уже так и решил, что пустынник Антоний забыт.

Что сказать о себе? Я жив и почти здоров, делаю, как видите, кляксы. По-прежнему я обуреваем страстями, но борюсь с ними, и довольно успешно. Когда меня искушает дьявол, то я хватаю его за хвост и мажу скипидаром, он бросается вон. И однажды даже бес, бросившись, разбил копытом стекло в окне.

Нового ничего нет, все по-старому. Будьте, милая кума, здоровы, счастливы, веселы. Кланяюсь Вам низко, до земли и целую ручку. Когда дома кладете поклоны или шепчете молитву, идя по улице в салопе, то поминайте меня в Ваших молитвах!

Вы сердитесь, что в Москве я не был у Вас. Но, милая моя кума, в Москве я ни у кого не был, так как все время похварывал. Простите и смените гнев на милость. Писание говорит: "Да не зайдет солнце во гневе вашем!" Потомственный Почетный Академик

А. Чехов.

Ялта.

На конверте:

Москва.

Татьяне Львовне Щепкиной-Куперник.

Божедомский пер., д. Полюбимова, № 8.

3028. M. П. ЧЕХОВОЙ

31 января 1900 г. Ялта.

Милая Маша, в Ялте уже весна, распускаются вербы, трава. Целый день открыты окна. Мать здорова. Ей бы следовало теперь гулять, но не в чем. У нее есть длинный балахон (из Ярославля) со шлейфом, который волочится по грязи, а удобного платья нет. Сегодня я водил ее к зубному врачу, извозчика до церкви не было, и я видел, какое мученье испытывала она в этом балахоне.

Из Москвы мне никто не пишет, кроме тебя, да и ты пишешь раз в месяц. В марте я уеду за границу на всё лето, должно быть.

Будь здорова. Как прошел юбилей "Русской мысли"? Нового у нас ничего.

Твой Antoine.

31 янв.

Нa обороте:

Москва.

Марии Павловне Чеховой.

Мл. Дмитровка, д. Шешковой.

3029. П. В. УНДОЛЬСКОМУ

1 февраля 1900 г. Ялта.

Многоуважаемый Павел Васильевич, это посылаю за февраль.

Архитектор сказал, что план будет готов на будущей неделе.

Желаю Вам всего хорошего.

Искренно Вас уважающий А. Чехов.

1 февр.

3030. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)

2 февраля 1900 г. Ялта.

2 февраль.

Милый Жан, шлю ответ на Ваше последнее письмо. Станиславского зовут так: Константин Сергеевич Алексеев, Москва, у Красных ворот, собств<енный> дом. Кроме него пьесы читает еще Вл. И. Немирович-Данченко (Каретный ряд, Художественный театр). До сих пор они, кажется, одноактных пьес не ставили. Если пьеса понравится, то они поставят. "Понравится" на их языке значит подойдет, будет интересной в режис<серских> и иных театральных отношениях. Лучше бы Вы написали для этого необыкновенного театра 4-х актную пьесу, щегловскую, настоящую художественную вроде "Гордиева узла", без репортеров и без благородных стариков-писателей. Милый Жан, обличения, желчь, сердитость, так называемая "независимость", т. е. критика на либералов и новых людей — это совсем не Ваше амплуа. Господь послал Вам доброе нежное сердце, пользуйтесь же им, пишите мягким пером, с легкой душой, не думая об обидах, Вами понесенных. Вы называете себя моим почитателем. А я — Ваш почитатель, и самый упорный, потому что я знаю Вас и знаю, из какого материала сделан Ваш талант, и меня никто не собьет с моего крепкого убеждения, что Вы владеете настоящей искрой божией. Но Вы, вследствие обстоятельств, сложившихся так, а не иначе, раздражены, залезли по колена в мелочи, утомлены мелочами, мнительны, не верите себе, отсюда постоянные мысли о болезнях, о нужде, мысли о пенсии, о Вейнберге. О пенсии Вам рано еще думать, а Вейнберг, если охладел к Вам. то имел на это некоторое право, или основание; Вы напечатали протест, обличали Л<итературно>-т<еатральный> комитет, и это тогда произвело на всех тяжелое впечатление, вероятно, потому, что это не принято. Будьте объективны, взгляните на всё оком доброго человека, т. е. Вашим собственным оком, — и засядьте писать повесть или пьесу из русской жизни, не критику на русскую жизнь, а радостную песнь Щегла по поводу русской жизни, да и вообще нашей жизни, которая дается только один раз и тратить которую на обличение шмулей, ядовитых жен и Комитета, право, нет расчета. Милый Жан, отнеситесь к себе, к своему дарованию справедливо, пустите Ваш большой корабль плавать по широкому морю, не держите его в Фонтанке. Простите всем, кто обидел Вас, махните рукой и, повторяю, садитесь писать.

Простите, что я заговорил певучим тоном богомолки. Но я отношусь к Вам искренно, как товарищ, и отделываться коротеньким деловым ответом было бы с моей стороны по меньшей мере не своевременно.

Был бы очень рад, если бы судьба привела повидаться с Вами весной. Лаура я давно не видел. Никаких сплетен от него я не слышал.

Мое здоровье не поправилось, но жить можно. В этом году мне лучше, чем было в прошлом. Мать шлет сердечное спасибо за поклон и сама кланяется.

Передайте мой привет Вашей жене и будьте здоровы, милый Жан. Крепко жму руку.

Ваш А. Чехов.

3031. А. М. ПЕШКОВУ (М. ГОРЬКОМУ)

3 февраля 1900 г. Ялта.

3 февр.

Дорогой Алексей Максимович, спасибо Вам за письмо, за строки о Толстом и "Дяде Ване", которого я не видел на сцене, спасибо вообще, что не забываете. Здесь, в благословенной Ялте, без писем можно было бы околеть. Праздность, дурацкая зима с постоянной температурой выше ноля, совершенное отсутствие интересных женщин, свиные рыла на набережной — всё это может изгадить и износить человека в самое короткое время. Я устал, мне кажется, что зима тянется уже десять лет.

У Вас плеврит? Если так, то зачем Вы сидите в Нижнем? Зачем? Что Вам нужно в этом Нижнем, кстати сказать? Какая смола приклеила Вас к этому городу? Если Вам, как Вы пишете, нравится Москва, то отчего Вы не живете в Москве? В Москве—театры и проч., и проч., а главное — из Москвы рукой подать за границу, а живя в Нижнем, Вы так и застрянете в Нижнем и дальше Васильсурска не поедете. Вам надо больше видеть, больше знать, шире знать. Воображение у Вас цепкое, ухватистое, но оно у Вас как большая печка, которой не дают достаточно дров. Это чувствуется вообще, да и в отдельности в рассказах; в рассказе Вы даете две-три фигуры, но эти фигуры стоят особнячком, вне массы; видно, что фигуры сии живут в Вашем воображении, но только фигуры, масса же не схвачена. Исключаю из сего Ваши крымские вещи (напр<имер> "Мой спутник"), где кроме фигур чувствуется и человеческая масса, из которой они вышли, и воздух, и дальний план, одним словом — всё. Видите, сколько я наговорил Вам — и это, чтоб Вы не сидели в Нижнем. Вы человек молодой, сильный, выносливый, я бы на Вашем месте в Индию укатил, черт знает куда, я бы еще два факультета прошел. Я бы, да я бы — Вы смеетесь, а мне так обидно, что мне уже 40, что у меня одышка и всякая дрянь, мешающая жить свободно. Как бы ни было, будьте добрым человеком и товарищем, не сердитесь, что я в письмах читаю Вам наставления, как протопоп.

Напишите мне. Жду "Фому Горд<еева>", которого я до сих пор не прочел как следует.

Нового ничего нет. Будьте здоровы, крепко жму руку.

Ваш А. Чехов.

3032. П. В. УНДОЛЬСКОМУ

4 февраля 1900 г. Ялта.

Многоуважаемый Павел Васильевич, план уже готов — очень хороший, лучше, чем я Мог мечтать. Так как он нуждается в пояснениях, то благоволите приехать в Ялту, если возможно.

Желаю Вам всего хорошего.

Искренно Вас уважающий

А. Чехов.

4 февр.

3033. Ю. О. ГРЮНБЕРГУ

5 февраля 1900 г. Ялта.

5 февр. 1900.

Многоуважаемый Юлий Осипович, простите, что я до сих пор не прислал Вам списка рассказов, определяющего, как Вы желали, содержание каждого тома. Во-первых, мне всё время нездоровилось, во-вторых, я считал и сбивался со счета. Теперь я посылаю список тех "Пестрых рассказов", которые должна войти во II том, и тех, уже набранных, которые следует перенести из II в III. Когда типография пришлет мне то, что она уже набрала для II тома, тогда я точно разграничу II и III томы, сочту строчки и буквы и пришлю списки, а теперь не сердитесь и простите мне промедление, виновником которого на сей раз был я один.

Прилагаемую расписку в получении 20 тыс<яч> благоволите передать Адольфу Федоровичу вместе с моей благодарностью за поздравление (избрание в академики).

Позвольте пожелать Вам всего хорошего и крепко пожать руку.

Преданный

А. Чехов.

Много рассказов, я заблудился в них. Рассказ "Нахлебники", о котором Вы писали как о пропущенном и в пропуске которого я повинился, оказывается, помещен в "Пестрых рассказах" изд<ания> Суворина.

3034. В. А. ПОССЕ

5 февраля 1900 г. Ялта.

Многоуважаемый Владимир Александрович, напрасно я читал корректуру, ее в типографии не исправили. Как были "табельные" вместо "заговенье" (стр. 203), так и осталось. В деревне никаких табельных дней не знают и не празднуют — и это "табельные" покажется людям знающим нелепостью. После "сига" (стр. 110) запятая для чего-то, после "певчих" (ibid.)* нет запятой, после "Бог милостив" (стр. 214) запятая. "Глазы" корректор исправил, показалось ему неправильно (216), а Гантаревы вместо Гунтаревы так и осталось. И кавычек ненужных понаставил, и двоеточий. Где у меня точка с запятой, там он поставил двоеточие. На странице 219 строка 9 снизу, после "возьми" нет тире (—) и т. д. и т. д.

Все эти опечатки, особенно "табельные" и "Цыбулякин" (231 внизу), "Цыбулькин" (233,8-я строка сверху), так аффраппировали меня, что я теперь видеть не могу своего рассказа. Такое обилие опечаток для меня небывалая вещь и представляется мне целой оргией типографской неряшливости — простите мне это раздражение.

Оттисков до сих пор я не получил.

Некий Б. Лазаревский, юрист, выпустивший уже книжку рассказов, сообщил мне на днях, что он послал в "Жизнь" повесть, — и просил меня написать Вам об этом.

Будьте здоровы, желаю Вам всего хорошего.

Преданный А. Чехов.

5 февр.

* там же (лат.)

3035. А. С. ПРУГАВИНУ

5 февраля 1900 г. Ялта.

…Что касается моих прошлогодних писем, то простите, я против того, чтобы Вы их напечатали. Большое Вам спасибо, я прекрасно понимаю, в чем дело, и ценю высоко Ваши намерения и Ваше отношение ко мне и уклоняюсь от напечатания моих писем только по причинам, так сказать, психологическим. Напечатание связало бы меня на будущее время; потом, когда бы я писал письма, я был бы уже не свободен, так как мне всё давалось бы, что я пищу для печати.

Позвольте еще раз поблагодарить Вас и пожелать Вам всего хорошего. Будьте здоровы — главным образом. Искренно Вас уважающий и преданный

А. Чехов.

Смотрите также: