А. П. Чехов

Письма за 1898 год. Часть 3

Перейти к письму: 2243, 2244, 2245, 2246, 2247, 2248, 2249, 2250, 2251, 2252, 2253, 2254, 2255, 2256.

2242. M. M. КОВАЛЕВСКОМУ

29 января (10 февраля) 1898 г. Ницца.

10 февраля.

Здравствуйте, дорогой Максим Максимович! С приездом! Жажду видеть Вас, весьма жажду, но днем не еду к Вам, потому что боюсь помешать, а вечером холодно, не выхожу. Говорят, что в субботу русский обед; значит, скоро увидимся.

Вы спрашивали у Н. И. Юрасова, правда ли, что я женюсь. Увы, я не способен на такое сложное, запутанное дело, как женитьба. И роль мужа меня пугает, в ней есть что-то суровое, как в роли полководца. По лености своей, я предпочитаю более легкое амплуа.

Вчера у Николая Ивановича были блины, очень вкусные.

Итак, до свидания!

Ваш А. Чехов.

В Ваше отсутствие имел удовольствие познакомиться с герром Бибергаль.

2243. В. А. ГОЛЬЦЕВУ

29 января (10 февраля) 1898 г. Ницца.

29 янв.

Здравствуй, милый друг Виктор Александрович! Как поживаешь? Что нового? Что хорошего? У меня ничего нового и ничего хорошего, если не говорить о великолепной летней погоде. Хуже всего, конечно, то, что повесть моя для "Русской мысли" еще не готова и я не знаю, когда я ее кончу. Как я уже писал, для работы здесь обстановка самая неподходящая — для меня по крайней мере. Je ne suis pas tout а mon aise*; стол чужой, ручка чужая, и то, что я пишу, кажется мне чужим.

Пришел М. Ковалевский, помешал писать.

Просьба: пришли мне оттиск статьи Л. Толстого об искусство. Пожалуйста.

Привет Вуколу. Крепко жму руку и обнимаю.

Твой А. Чехов.

За всю зиму я написал только 4 небольших рассказа: 3 для "Русс<ких> вед<омостей>" и 1 для "Cosmopolis'a".

* Я чувствую себя не совсем удобно (франц.)

2244. M. П. ЧЕХОВОЙ

30 января (11 февраля) 1898 г. Ницца.

30 янв.

Милая Маша, Ник. Ник. Тугаринов, студент-медик, был так любезен, что согласился довезти кое-какие мелочи, которые я тут купил для тебя — мыло и еще кое-что.

Прилагаемая карикатура изображает историю дендизма. Современный денди (или данди) похож на Мишиного такса Иода.

Будь здорова.

Твой А. Чехов.

Передавая Маше и Анюте подарки, скажешь им, что это из французского золота и что во Франции пробы не кладут.

Здесь начался карнавал.

2245. E. Я. ЧЕХОВОЙ

3 (15) февраля 1898 г. Ницца.

3 февр.

Здравствуйте, милая мама!

Я жив и здоров, всё обстоит благополучно. Надеюсь, что и дома все здоровы. Поздравляю Вас с масленицей.

Получаете ли "Новости дня"?

Здесь карнавал. По улицам толпами ходят маски и рожи, на громадных колесницах оркестры музыки. Толкотня, трудно пройти.

Кланяюсь папаше и всем прочим. Желаю Вам здоровья.

Ваш А. Чехов.

На обороте:

Евгении Яковлевне Чеховой.

Лопасня, Московск<ой> губ.

Russie via Moscou.

2246. M. П. ЧЕХОВОЙ

4 (16) февраля 1898 г. Ницца.

Милая Маша, к тебе на Каретную Садовую придут с письмом от меня и с savon*, о котором ты писала. Так как на масленице ты будешь дома, то попроси Любовь Федоровну прислать тебе по почте это savon, которое принесут на Каретную Садовую в твое отсутствие.

Я уже писал тебе, что здесь карнавал. Это весело. Получила ли 200 р. за февраль? Сколько прислали тебе за январь? Боюсь, как бы тебя не обсчитали ослы, которые сидят в магазине. Они постоянно ошибаются.

Кланяйся нашим. Как у вас погода? Здесь очарование. Весна в разгаре.

Твой А. Чехов.

4 февр.

Давно уже папаша не присылал мне своего дневника.

На обороте:

Марии Павловне Чеховой.

Лопасня, Московск<ой> губ.

via Moscou Russie.

* мыло (франц.)

2247. M. П. ЧЕХОВУ

5 (17) февраля 1898 г. Ницца.

Не писал я так долго по той причине, что решительно не о чем писать. Жизнь течет однообразно, дни похожи друг на друга, как облака. Погода теплая, очаровательная; ходим по-летнему. Поют певцы, тихо шумит море, но обо всём этом я уже писал.

В Алжир я, по всей вероятности, не поеду, так как заболел мой спутник. Собираться домой стану в марте, но попаду домой, вероятно, не раньше апреля. Здоровье мое хорошо.

Когда родится оное чадо, то напишите немедленно или даже телеграфируйте два слова (Nice 9 Gounod Tchekhoff Fils). Едва ли Вы обойдетесь без няньки; да и нянька, если это добрая старуха и если давать ей высыпаться, не повредит делу. В детских воспоминаниях порядочных людей няньки играют далеко не мрачную роль, а у крестьян старшая сестра называется нянькой.

Здесь карнавал. Это недурно.

Получил ли серые шерстяные подоконники (пара), которые я просил передать тебе? Я их вовсе не надевал, они тебе как раз по росту.

Ах, какие здесь альманахи, какие ежегодники! Здешний альманах никогда не кончишь читать.

Будьте здоровы. Желаю Вам обоим благоплодочадия.

Ваш папаша А. Чехов.

5 февр.

2248. А. С. СУВОРИНУ

6 (18) февраля 1898 г. Ницца.

6 февр.

На днях я прочел на первой странице "Н<ового> в<ремени>" глазастое объявление о выходе в свет "Cosmopolis'a" с моим рассказом "В гостях". Во-первых, у меня не "В гостях", а "У знакомых". Во-вторых, от такой рекламы меня коробит; к тому же рассказ далеко не глазастый, один из таких, какие пишутся по штуке в день.

Вы пишете, что Вам досадно на Зола, а здесь у всех такое чувство, как будто народился новый, лучший Зола. В этом своем процессе он, как в скипидаре, очистился от наносных сальных пятен и теперь засиял перед французами в своем настоящем блеске. Это чистота и нравственная высота, каких не подозревали. Вы проследите весь скандал с самого начала. Разжалование Дрейфуса, справедливо оно или нет, произвело на всех (в том числе, помню, и на Вас) тяжелое, унылое впечатление. Замечено было, что во время экзекуции Дрейфус вел себя как порядочный, хорошо дисциплинированный офицер, присутствовавшие же на экзекуции, например, журналисты, кричали ему: "Замолчи, Иуда!", т. е. вели себя дурно, непорядочно. Все вернулись с экзекуции неудовлетворенные, со смущенной совестью. Особенно был неудовлетворен защитник Дрейфуса, Dйmange, честный человек, который еще во время разбирательства дела чувствовал, что за кулисами творится что-то неладное, и затем эксперты, которые, чтобы убедить себя, что они не ошиблись, говорили только о Дрейфусе, о том, что он виноват, и все бродили по Парижу, бродили… Из экспертов один оказался сумасшедшим, автором чудовищно нелепой схемы, два чудаками. Волей-неволей пришлось заговорить о бюро справок при военном министерстве, этой военной консистории, занимавшейся ловлей шпионов и чтением чужих писем, пришлось заговорить, так как шеф бюро Sandherr, оказалось, был одержим прогрессивным параличом, Paty de Clam явил себя чем-то вроде берлинского Тауша, Picquart ушел вдруг, таинственно, со скандалом. Как нарочно, обнаружился целый ряд грубых судебных ошибок. Убедились мало-помалу, что в самом деле Дрейфус был осужден на основании секретного документа, который не был показан ни подсудимому, ни его защитнику — и люди порядка увидели в этом коренное нарушение права; будь письмо написано не только Вильгельмом, но хотя бы самим солнцем, его следовало показать Dйmange. Стали всячески угадывать содержание этого письма. Пошли небылицы. Дрейфус — офицер, насторожились военные; Дрейфус — еврей, насторожились евреи… Заговорили о милитаризме, о жидах. Такие глубоко неуважаемые люди, как Дрюмон, высоко подняли голову; заварилась мало-помалу каша на почве антисемитизма, на почве, от которой пахнет бойней. Когда в нас что-нибудь неладно, то мы ищем причин вне нас и скоро находим: "Это француз гадит, это жиды, это Вильгельм…" Капитал, жупел, масоны, синдикат, иезуиты — это призраки, но зато как они облегчают наше беспокойство! Они, конечно, дурной знак. Раз французы заговорили о жидах, о синдикате, то это значит, что они чувствуют себя неладно, что в них завелся червь, что они нуждаются в этих призраках, чтобы успокоить свою взбаламученную совесть. Затем этот Эстергази, бреттер в тургеневском вкусе, нахал, давно уже подозрительный, не уважаемый товарищами человек, поразительное сходство его почерка с бордеро, письма улана, его угрозы, которых он почему-то не приводит в исполнение, наконец суд, совершенно таинственный, решивший странно, что бордеро написан почерком Эстергази, но не его рукой… И газ всё накоплялся, стало чувствоваться сильное напряжение, удручающая духота. Драка в палате — явление чисто нервное, истерическое именно вследствие этого напряжения. И письмо Зола, и его процесс — явления того же порядка. Что Вы хотите? Первыми должны были поднять тревогу лучшие люди, идущие впереди нации, — так и случилось. Первым заговорил Шерер-Кестнер, про которого французы, близко его знающие (по словам Ковалевского), говорят, что эти "лезвие кинжала" — так он безупречен и ясен. Вторым был Зола. И вот теперь его судят.

Да, Зола не Вольтер, и все мы не Вольтеры, но бывают в жизни такие стечения обстоятельств, когда упрек в том, что мы не Вольтеры, уместен менее всего. Вспомните Короленко, который защищал мултановских язычников и спас их от каторги. Доктор Гааз тоже не Вольтер, и все-таки его чудесная жизнь протекла и кончилась совершенно благополучно.

Я знаком с делом по стенограф<ическому> отчету, это совсем не то, что в газетах, и Зола для меня ясен. Главное, он искренен, т. е. он строит свои суждения только на том, что видит, а не на призраках, как другие. И искренние люди могут ошибаться, это бесспорно, но такие ошибки приносят меньше зла, чем рассудительная неискренность, предубеждения или политические соображения. Пусть Дрейфус виноват, — и Зола все-таки прав, так как дело писателей не обвинять, не преследовать, а вступаться даже за виноватых, раз они уже осуждены и несут наказание. Скажут: а политика? интересы государства? Но большие писатели и художники должны заниматься политикой лишь настолько, поскольку нужно обороняться от нее. Обвинителей, прокуроров, жандармов и без них много, и во всяком случае роль Павла им больше к лицу, чем Савла. И какой бы ни был приговор, Зола все-таки будет испытывать живую радость после суда, старость его будет хорошая старость, и умрет он с покойной или по крайней мере облегченной совестью. У французов наболело, они хватаются за всякое слово утешения и за всякий здоровый упрек, идущие извне, вот почему здесь имело такой успех письмо Бьернстерна и статья нашего Закревского (которую прочли здесь в "Новостях"), и почему противна брань на Зола, т. е. то, что каждый день им подносит их малая пресса, которую они презирают. Как ни нервничает Зола, все-таки он представляет на суде французский здравый смысл, и французы за это любят его и гордятся им, хотя и аплодируют генералам, которые, в простоте души, пугают их то честью армии, то войной.

Видите, какое длинное письмо. У нас весна, такое настроение, как в Малороссии на Пасху: тепло, солнечно, звон, вспоминается прошлое. Приезжайте! Здесь будет играть Дузе — кстати сказать.

Вы пишете, что мои письма не доходят. Что ж? Буду посылать заказные.

Желаю Вам здравия и всего хорошего. Анне Ивановне, Насте и Боре нижайший поклон и привет.

Эта бумага из редакции "Le petit Niзois".

Ваш А. Чехов.

2249. И. Э. БРАЗУ

8 (20) февраля 1898 г. Ницца.

8 февр.

Многоуважаемый Иосиф Эммануилович, я каждое лето бываю в Петербурге, и мне не трудно поехать туда, но дело в том, что я, по обстоятельствам, от меня не зависящим, ничего не могу обещать Вам. Ведь может случиться, что когда я приеду в Петербург, начнется холодная сырая погода, у меня пойдет кровь — и Вы должны будете прервать работу, так как медицина погонит меня вон из Петербурга.

Врачи говорят, что и в Париже, в начале нашего апреля, бывает холодная, сырая погода и что я таким образом могу подвести Вас и в Париже. Уж не знаю, как и быть. Боюсь показаться Вам очень большим эгоистом, но, право, мне ничего больше не остается, как вообразить, что Вы Ева, а я змий, и начать Вас искушать и соблазнять прелестями французского юга. Право, здесь так хорошо! Во-первых, тепло, очень тепло; масса солнца, море, чудесные окрестности, Монте-Карло. Во-вторых, здесь можно найти хорошее помещение для работы; местные художники окажут Вам в этом отношении всяческое содействие. В-третьих, здесь Вы можете написать еще кого-нибудь, кроме меня; тут много красивых женских лиц, очень красивых, тут живет известный Максим Ковалевский, лицо которого так и просится на полотно. В-четвертых, здесь по соседству, в Menton, живет M-lle Мартынова, которую Вы писали… Ну, чем еще соблазнить Вас? Жизнь здесь дешевая, удобная… Одним словом, приезжайте сюда, в Ниццу, этак в начале марта (ст. стиля), буде позволят обстоятельства; мы попишемся и затем поедем в Корсику, оттуда назад в Ниццу, потом в Париж и наконец в Россию. Человек Вы молодой, жизнь из Вас бьет ключом, и надо пользоваться ею, спешить пользоваться; пройдут 10—15 лет, и Вы станете таким же хрычом и такой же ходячей клиникой, как Ваш покорнейший слуга (чего я, впрочем, Вам искренно не желаю).

Оба мы, Вы и я, уступчивые люди, характер у нас мирный, и, думаю, мы споемся в конце концов и, стало быть, скоро увидимся. Буду очень рад видеть Вас.

Пишите, на каком решении остановились Вы. Как Вы решите, так и будет. Повторяю: Вы работаете, я же человек праздный.

Желаю Вам всего хорошего и жму руку.

Ваш А. Чехов.

2250. А. А. ХОТЯИНЦЕВОЙ

9 (21) февраля 1898 г. Ницца.

Понедельник.

В комнате по соседству поселилась дама 46 лет, которая не выходит к завтраку, так как до трех часов красится. Должно быть, художница.

У дорогой куклы бываю каждый вечер и пью у нее чай со сдобной булкой. Мурзаки проигралась. Баронессы благоденствуют.

Вы спрашиваете меня, всё ли я еще думаю, что Зола прав. А я Вас спрашиваю: неужели Вы обо мне такого дурного мнения, что могли усумниться хоть на минуту, что я не на стороне Зола? За один ноготь на его пальце я не отдам всех, кто судит его теперь в ассизах, всех этих генералов и благородных свидетелей. Я читаю стенографический отчет и не нахожу, чтобы Зола был неправ, и не вижу, какие тут еще нужны preuves*.

"Le rire"** получил. Merci!!

Здесь карнавал. Весело. Сегодня обедаю в Beaulieu у Ковалевского.

Как Ваше здоровье? Что новейшего?

Осел кричит, но не вовремя.

Погода восхитительная.

Будьте счастливы.

Ваш А. Чехов.

* доказательства (франц.)

** "Смех" (франц.)

2251. M. П. ЧЕХОВОЙ

12 (24) февраля 1898 г. Ницца.

12 февр.

Я написал Бразу, чтобы он приехал сюда в Ниццу; жить в Париже 2 недели и писаться гам — это для меня неудобно. Если он не согласится, то так тому и быть, Т<ретьяков> останется без портрета.

Вернулась генеральша Ш<анявская>. Добрая, но скучная особа. Она привезла "Врача", чай и гваякол. Скажи Ване, что я благодарю его весьма, и заплати ему за чай и гваякол. Вчера подарили мне pince-nez как раз по моим глазам. Жду Потапенку, который приедет сюда после 20-го. Время бежит быстро, скоро увидимся. Если ничто не задержит, то приеду домой на Пасху или на Страстной.

Дорога из Лопасни на Хотунь утверждена в Земском собрании. Значит, дорожный вопрос решен. Как флигель? Тепло или холодно? Напиши поподробнее. Будь здорова, кланяйся. Генеральша очарована тобой. Левитановский Морозов сначала мне как будто нравился, а теперь — это сумбатовский "Джентльмен".

А. Ч.

На обороте:

Марии Павловне Чеховой.

Москва, Сухаревская Садовая, д. Кирхгоф, кв. 17.

Moscou. Russie.

2252. И. П. ЧЕХОВУ

16 (28) февраля 1898 г. Ницца.

Милый Иван, гваякол, чай и "Врача" я получил неделю назад и, конечно, весьма благодарил. Ты и Соня беспокоитесь, что не можете мне ничего прислать, кроме спичек, но ведь по-настоящему нужно присылать не сюда, а отсюда. Кое-какие пустяки я приготовил, чтобы послать тебе, но всё нет оказии. Хотел послать Соне цветов, но оказалось, что цветы доходят до Москвы в жалком виде.

Скоро вернусь домой. Думаю, что выберусь отсюда уже в конце марта, а март не за горами. Морозова прислала телеграмму, что остается в Москве. Погода здесь становится всё лучше и лучше, днем жарко, всё в цвету; публика в соломенных шляпах. Жду сюда Потапенко, который обещал приехать. Вот и всё, больше нет новостей. Соне и Володе поклон нижайший и привет. Будь здоров.

Твой А. Чехов.

16 февр.

На обороте:

Ивану Павловичу Чехову.

Москва, Н. Басманная, д. Крестовоздвиженского.

Moscou. Russie.

2253. Г. M. ЧЕХОВУ

22 февраля (6 марта) 1898 г. Ницца.

Милый Жоржик, я начинаю постепенно высылать для Городской библиотеки французских классических писателей и на днях уже послал Мольера, Паскаля и Прево (Prйvost). Я вышлю всех. Будь добр, повидайся с П. Ф. Иордановым и попроси его, чтобы библиотека, всякий раз по получении с почты пакета, уведомляла меня, что именно получено. Томики мелкие, они легко теряются; при потере прошу меня уведомлять всякий раз, я буду пополнять. Скажи также, что III том Шильдера "Александр Первый" по ошибке послан не в Таганрог, а в Лопасню. В апреле я пришлю.

Посмотрись в самовар: точно такая кривая физиономия у меня была все эти четыре дня; дантист вырвал зуб так удачно, что образовалось воспаление надкостницы верхней челюсти, я вопил караул, не спал, не ел; пришлось резать.

Побывай в "Таганр<огском> вестнике" и попроси высылать мне оную почтенную газету с 1-го марта в Лопасню. Письма же свои посылай мне в Ниццу до 1-го апреля. Как здоровье твоей мамы? Поклон ей и девочкам. Будь здоров, жму руку.

Твой А. Чехов.

22 февр.

Поклон тете Марфочке.

"Т<аганрогский> в<естник>" высылается мне с 1-го янв<аря> в Ниццу.

На обороте:

Георгию Митрофановичу Чехову.

Таганрог. Конторская ул., с. дом.

Russie.

2254. О. Г. и Мих. П. ЧЕХОВЫМ

22 февраля (6 марта) 1898 г. Ницца.

22 февр.

Милая моя посажёная дочь Ольга Германовна, поздравляю Вас с прибавлением семейства и желаю, чтобы Ваша дочь была красива, умна, занимательна и в конце концов вышла бы за хорошего человека, по возможности кроткого и терпеливого, который от своей тещи не выскочил бы в окошко. До меня давно уже дошла весть о Вашей семейной радости, я разделил эту радость всей душой, не поздравил же Вас до сих пор, потому что мне было не до того, у меня у самого взыгрались во чреве младенцы — от сильнейшей боли. Дантист сломал мне зуб, потом вырывал его в три приема и, вероятно, заразил меня, так как образовался инфекционный периостит в верхней челюсти, мою физиономию перекосило, я полез на стены от боли. Была тифозная лихорадка. Третьего дня мне делали операцию. Теперь легче. За сим, всё нижеследующее относится к Вашему мужу.

Я не могу привезти английского альманаха, но прислать по почте могу; только следует написать название альманаха. Ты спрашиваешь, какого я мнения насчет Зола и его процесса. Я считаюсь прежде всего с очевидностью: на стороне Зола вся европейская интеллигенция и против него всё, что есть гадкого и сомнительного. Дело стоит так: представь, что университетская канцелярия по ошибке исключила одного студента вместо другого, ты начинаешь протестовать, а тебе кричат: — "вы оскорбляете науку!", хотя между унив<ерситетской> канцелярией и наукой только то одно общее, что и чиновники и профессора одинаково носят синие фраки; ты клянешься, уверяешь, обличаешь, тебе кричат: "доказательств!" — "Извольте, говоришь ты, пойдем в канцелярию и заглянем там в книги". — "Нельзя! Это канцелярская тайна!.." Вот и вертись тут. Психология франц<узского> правительства ясна. Как порядочная женщина, изменивши раз мужу, делает потом ряд грубых ошибок, становится жертвой наглого шантажа и в конце концов убивает себя — и всё для того, чтобы скрыть свою первую ошибку, так и франц<узское> правительство идет теперь напролом, зажмурив глаза, валяя направо и налево, лишь бы только не сознаться в ошибке.

"Нов<ое> время" ведет нелепую кампанию, зато большинство русских газет если и не за Зола, то против его преследователей. Кассация не поведет ни к чему, даже при благоприятном исходе. Вопрос решится сам собой, как-нибудь случайно, вследствие взрыва тех паров, которые скопляются во французских головах. Всё обойдется.

Нового ничего нет. Всё, если не считать периостита, обстоит благополучно. Физиономия всё еще смотрит в сторону. Будьте здоровы. Если мамаша всё еще у вас, то поклон ей. Домой послано много душистого мыла. Вот если бы вы были в Мелихове, то и вам достался бы кусок.

Ваш папаша А. Чехов.

На конверте :

Ярославль.

Ольге Германовне Чеховой.

Духовская ул., д. Шигалевой.

Russie.

2255. M. M. КОВАЛЕВСКОМУ

23 февраля (7 марта) 1898 г. Ницца.

7 марта.

Дорогой Максим Максимович, мы приедем к Вам обедать в среду.

Желаю всего хорошего и крепко жму руку.

Ваш А. Чехов.

Понедельник.

2256. Ал. П. ЧЕХОВУ

23 февраля (7 марта) 1898 г. Ницца.

23 февр.

Брат!!

Правительство, как бы желая показать, что оно не против твоих ухаживаний за театральной девицей, распорядилось поставить 13 февраля моего "Иванова". И Холева также, посоветовавшись с Домашевой, желая доставить тебе удовольствие, приказал снять с репертуара твоего "Платона Андреича" и поставить мое "Предложение". Как видишь, всё идет как по маслу.

И здоровье мое тоже в таком положении, что вы, мои наследники, можете только радоваться. Дантист сломал мне зуб, потом дергал три раза — и в результате инфекционный периостит верхней челюсти. Боль была неистовая, и благодаря лихорадке пришлось пережить состояние, которое я так художественно изобразил в "Тифе" и которое испытывала интеллигенция, глядя на твоего "Платона Андреича". Чувство полноты и кошмар. Третьего дня сделали разрез, теперь опять сижу за столом и пишу. Наследства же ты не получишь.

Приеду я домой в апреле, около десятого. До того времени адрес мой остается без перемены.

Получил из Ярославля известие, что у Миши родилась дщерь. Новоиспеченный родитель на седьмом небе.

В деле Зола "Нов<ое> время" вело себя просто гнусно. По сему поводу мы со старцем обменялись письмами (впрочем в тоне весьма умеренном) — и замолкли оба. Я не хочу писать и не хочу его писем, в которых он оправдывает бестактность своей газеты тем, что он любит военных, — не хочу, потому что всё это мне уже давно наскучило. Я тоже люблю военных, но я не позволил бы кактусам, будь у меня газета, в Приложении печатать роман Зола задаром, а в газете выливать на этого же Зола помои — и за что? за то, что никогда не было знакомо ни единому из кактусов, за благородный порыв и душевную чистоту. И как бы ни было, ругать Зола, когда он под судом, — это не литературно.

Твой портрет получил и подарил его уже одной француженке с надписью: "Ce monsieur a un immense articie, trиs agrйable pour dames"*. Она подумает, что речь идет о какой-нибудь твоей статье по женскому вопросу.

Пиши, не стесняйся. Поклон Н<аталье> А<лександровне> и детям.

L'homme des lettres

A. Tchekhoff.**

* У этого господина огромный предмет, очень приятный для дам (франц.)

** Писатель А. Чехов (франц.)

Смотрите также: