А. П. Чехов

Леонид Громов - Чехов как литературный критик

В 1910 году, когда передовое русское общество отмечало 50-летие со дня рождения Антона Павловича, в «Чеховском юбилейном сборнике» появилась статья «Чехов и критики», в которой были подведены некоторые итоги отношения к Чехову современной критики. В статье справедливо подчеркивалось, что Чехов долго оставался совершенно непонятым и в могилу сошел плохо понятым. Критика не пыталась серьезно отнестись к творчеству этого совершенно оригинального писателя, раскрыть тайну его творчества, а некоторые критики, вроде Буренина из реакционного «Нового времени» пошло острили о Чехове как писателе.

Приведем краткую справку о том, как понимали Чехова современные ему критики.

Скабичевский называл Чехова автором рассказов, отличающихся «калейдоскопичностью и отсутствием идейного содержания».

Сумцов считал профессора из «Скучной истории» «деревянной или, точнее, тряпичной, куклой с наклеенным на лбу ярлыком ума».

Перцов был уверен в том, что «юмор и остроумие не под силу таланта Чехова… Его стремление быть остроумным оказывалось бессильной и жалкой претензией… Техника владеет еще писателем больше, чем писатель ею».

Качерец за два года до смерти Чехова задался целью развенчать писателя: «Добрая половина «Пестрых рассказов» такова, что прямо руками разводишь, — какая это, извините за выражение, чушь и притом тяжелая, лишенная всякого проблеска таланта, чушь… За 20 лет деятельности не дать ни одного сколько-нибудь крупного по замыслу произведения! Талант его узок, ограничен… Пусть он присмотрится поближе к людям и к жизни, пусть он подумает».

И вот такую тяжелую чушь о своем творчестве читал Чехов! Меткую характеристику современной критики он выразил в словах: «Удивительно все глупо, мелко и лично до пошлости» (т. 14, стр. 340).

И в то же время Чехов выражал большую тоску по настоящей литературной критике: «Эх, если б у нас была путевая критика!» (т. 14, стр. 32).

Антон Павлович в переписке и в беседах с современниками не раз с горькой усмешкой говорил об отношении к нему критиков.

«Пишу и читаю рецензии. Рецензий было много, и, между прочим, в «Северном вестнике». Читаю и никак не могу понять, хвалят меня или же плачут о моей погибшей душе? Талант! Талант, но тем не менее упокой, господи, его душу, — таков смысл рецензий».

М. Горький вспоминает интересное высказывание Антона Павловича: «Критики похожи на слепней, которые мешают лошади пахать землю… Я двадцать пять лет читаю критики на мои рассказы, а ни одного ценного указания не помню, ни одного доброго совета не слышал. Только однажды Скабичевский произвел на меня впечатление, он написал, что я умру в пьяном виде под забором».

А Фаусеку Чехов говорил: «Наша критика — это что-то ужасное! Не ждите от нее поддержки, снисхождения к начинающему литературному работнику. Она беспощадна, она просто жестока. Так и ищет, чтобы обругать. Если бы Вы знали, как меня ругали, жестоко, несправедливо, беспощадно!». Такую критику Чехов в своих письмах называл «ругательно-несправедливой».

Чехов, начинающий писатель, нуждался в ободряющем слове литературной критики, он тогда, по его словам, еще блуждал в поисках своего настоящего призвания, сомневался в достоинстве своих писаний, в своем литературном даровании. По всей вероятности, учитывая горький опыт отношения критиков к его литературной деятельности, Чехов в своих письмах к молодым авторам старался оказать им поддержку, быть снисходительным, если даже их произведения не выдерживали никакой критики.

По глубокому убеждению Чехова, выраженному в его письмах к современникам, в России нет подлинной литературной критики. Выступающие в роли критиков Скабичевский, Протопопов, Татищев, Михневич, Буренин, Житель и прочие «судьи человечества» не могут удовлетворить, так как для них характерны такие особенности, как: беспринципность, отсутствие определенных взглядов, четких убеждений, произвол личных взглядов, лакейство перед именами и снисходительное бормотание о начинающих, отсутствие точного метода, необходимого для объективной оценки произведения, отсутствие доброжелательного отношения к писателям и «приличного» тона, часто заменявшегося «животною, ненасытною злобою».

Все эти критики не помогают писателям объективным анализом литературных произведений и ценными советами, а только раздражают и мешают им работать.

Чехов положительно отзывался о П. Н. Островском, который в письме к автору «Степи» показал себя незаурядным критиком, хотя и не занимался литературной критикой профессионально. По мысли Чехова, у П. Н. Островского в потенции были те качества, которые обязательны для критика: ум, определенные взгляды, метод аналитика, стремление быть объективным, точным, хорошее чутье, начитанность, любовь к литературе, доброжелательное отношение к писателю.

Особенно обострилось внимание Чехова к вопросам литературной критики во второй половине 80-х годов. Это не случайный факт в творческой биографии писателя. Когда Чехов в годы перелома вошел в новый период своей творческой жизни — в период «серьеза», когда он полностью осознал роль искусства в общественной жизни и ответственность писателя перед обществом, он вместе с тем понял и значение и задачи литературной критики.

Зная, что «и в литературу заползают шулера», а потому «без обуздывания и палки нельзя», Чехов считал, что «лучшей полицией» является «критика и собственная совесть авторов». (т. 13, стр. 263).

В письмах Чехова второй половины 80-х годов находим и постановку общих вопросов критики, и конкретные литератур, но критические суждения о творчестве писателей-современников.

Чехов, считавший себя неспособным к литературной критике («Я плохой критик» — любил повторять Антон Павлович) и никогда не выступавший в роли профессионального критика, в письмах к своим собратьям по перу часто высказывал суждения о современной литературе и о творчестве некоторых писателей, поражающие не только чутким, доброжелательным отношением к молодым писателям и стремлением помочь им, но и квалифицированными оценками, в основе которых лежали тонкий эстетический вкус и художественный опыт выдающегося реалиста. Отдельные эпистолярные суждения о современных писателях свидетельствуют об оригинальных и незаурядных литературно-критических способностях Чехова.

Если суммировать и проанализировать литературно-критические суждения Чехова, встречающиеся в его письмах, то можно установить те критерии, которыми пользовался Чехов в оценке творческой деятельности писателей.

Чехов руководствовался прежде всего принципами, составлявшими основу его литературной эстетики, теми требованиями, которые он предъявлял к писателю — художнику, а именно: талант, передовое мировоззрение, ум, знание жизни, научное и литературное образование, общая и эстетическая культура. Сила самого Чехова как художника как раз заключалась в сочетании этих качеств.

Глубокое понимание творческой оригинальности Чехов раскрыл в характеристике писательского «почерка» Билибина: этот писатель не понимал, что «оригинальность автора сидит не только в стиле, но и в способе мышления, в убеждениях и проч.». Отсутствие такой оригинальности, по мнению Чехова, делает творчество Билибина шаблонным. Никакая работа над стилем, над литературной техникой не помогает писателю стать оригинальным, ибо самобытность заключена в миросозерцании писателя, в его видении мира и понимании жизни.

Чехов, утверждавший в своей демократической эстетике правду как основной закон искусства, резко и справедливо осуждал буржуазных писателей, искажавших правду жизни. Замечательна по своей острой социальной характеристике оценка Чеховым, зрелым художником, польского буржуазного писателя Сенкевича и литературных вкусов буржуазии:

«Одолеваю «Семью Полонецких» Сенкевича. Это польская творожная пасха с шафраном. Если к Полю Бурже прибавить Потапенку, попрыскать варшавским одеколоном и разделить на два, то получится Сенкевич… Семейного счастья и рассуждений о любви напущена чертова пропасть, и жена героя до такой степени верна мужу и так тонко понимает «сердцем» бога и жизнь, что становится в конце концов приторно и неловко, как после слюнявого поцелуя… Цель романа: убаюкать буржуазию в ее золотых снах. Будь верен жене, молись с ней по молитвеннику, наживай деньги, люби спорт — и твое дело в шляпе и на том и на этом свете. Буржуазия очень любит так называемые «положительные» типы и романы с благополучными концами, так как они успокаивают ее на мысли, что можно и капитал наживать и невинность соблюдать, быть зверем и в то же время счастливым» (т. 16, стр. 240).

Критикуя рассказы своего брата Александра Павловича, Чехов отмечает в них ложь, нежизненные, «невозможные» сюжеты, отсутствие новизны в темах, чрезмерную субъективность, «личный элемент», изысканность языка, недостаточную работу по сокращению рассказов, лень, «не рассуждающую, работающую залпом, зря», — критика здесь дается с высокой позиция писательского credo Чехова.

Чехов советовал Александру Павловичу: «Не выпускай в печать, прежде чем не увидишь, что твои люди живые и что ты не лжешь против действительности» (т. 13, стр. 351).

Вместе с тем, Чехов разъяснял современным беллетристам, что нельзя отождествлять правду жизни с художественной правдой; правда жизни в произведениях искусства имеет свою специфику. Е. Гославскому Чехов писал: «Такой великодушный, красивый акт, как прощение и этот язык («ернический» — Л. Г.) в жизни, быть может, и совместимы, но в художественном произведении от такого совместительства пахнет неправдой» (т. 15, стр. 352).

Критерием положительной оценки литературного произведения у Чехова часто является не только художественность, но и научная достоверность. Чехов одобрительно отозвался о рассказе Григоровича «Сон Карелина», так как «мозговая работа и общее чувство спящего человека переданы… замечательно художественно и физиологически верно».

Французского писателя Бурже Чехов считал талантливым, очень умным и образованным человеком. В этой характеристике подчёркивается такой момент: «Он так полно знаком с методом естественных наук и так его почувствовал, как будто хорошо учился на естественном или медицинском факультете». Мотив, характерный для Чехова как писателя-врача, высоко ценившего и в области художественного творчества тех, «кому бог дал редкий талант научно мыслить».

В своих литературно-критических высказываниях Чехов ставил проблемные вопросы. Он говорил о преемственной связи писателей-современников с их предшественниками, об особенностях традиционного образа «лишнего человека» в русской литературе 80-х гг., о большой роли формы в литературных произведениях, о проблеме жанра и др. Всё это свидетельствует о широком литературоведческом горизонте и писательской культуре Чехова.

От авторов рассказов Чехов требовал таких качеств: «простота, юмор, правда и мера» (т. 14, стр. 177).

В драматургии Чехов признавал только пьесы, имеющие литературное значение. По его мнению, авторы пьес должны иметь «на первом плане не актеров и не сцену, а литературность» (т. 14, стр. 204). Щеглову Чехов настойчиво советовал: «Или становитесь Островским, или же бросьте театр» (т. 14, стр. 314).

Много важных мыслей о литературном искусстве высказал Чехов в переписке с писателем Щегловым.

Письмо Чехова от 22 февраля 1888 года является по существу литературно-критической статьей о творчестве любимого писателя. В основе оценки произведений Щеглова лежат литературно-эстетические принципы Чехова. Кроме того, в положительной части отзыва можно найти и отражение личных вкусов Антона Павловича; отдельные темы и образы произведений Щеглова были близки Чехову-писателю.

Полемизируя с авторами, которые сравнивали Щеглова то с Гоголем, то с Толстым, то с Достоевским, и считая, что надо быть осторожным в сравнениях, которые «как бы они ни были невинны, всегда невольно вызывают подозрения и обвинения в подражании я подделке», Чехов считает всё же возможным сравнить Щеглова с Помяловским: «Вы, как Помяловский, тяготеете к идеализации серенькой мещанской среды и её счастья».

Чехов называет особенно понравившиеся ему «детища» Щеглова. Прежде всего — роман «Гордиев узел»: «Это труд капитальный. Какая масса лиц и какое изобилие положений!… В этом романе вы не плотник, а токарь».

Остановимся на содержании этого романа, так понравившегося Чехову. В нем рассказывается о трагической истории любви капитана Горича, слушателя Петербургской военной академии, полюбившего Настю, «меблированную горничную». Роман заканчивается самоубийством Горича. В незатейливый сюжет Щеглов сумел вложить большое психологическое содержание. Незаурядный офицер Горяч почувствовал, что в натуре Насти заложено красивое, чистое, благородное начало, но оно было исковеркано, опошлено мещанской средой; все попытки Горича вырвать Настю из цепких лап мещанства; развить в ней лучшие человеческие качества, не увенчались успехом. Настоящее, человеческое чувство любви погибло в столкновении с «бесчеловеческой» мещанской средой.

Здесь — остро драматическая коллизия, характерная для многих произведений Чехова — гуманиста: красота человеческого чувства столкнулась со своим антиподом — пошлостью мещанства.

В «Гордиевом узле» находим и другую «чеховскую» тему: любовь как высокое чувство, «выпрямляющее» человека. Такое чувство пережил капитан Горич. Оно возвысило героя над миром мещан и «журфиксных» дворянских бездельников. Щеглов показал себя в романе большим знатоком мещанской среды и мастером в изображении этой среды. Читатель видит, что мещане потеряли человеческий облик, что молодые люди с хорошими задатками пропитываются в этой среде пагубными для человеческого развития понятиями о жизни, предрассудками, — мещанство убивает в человеке всё человеческое. И этой стороной своего романа автор «Гордиева узла» был близок Чехову, страстному обличителю мещанства, хотя Щеглову не хватало силы и глубины чеховского обличения; Чехов правильно отметил, что Щеглов в некоторых произведениях тяготеет к идеализации тихой, «идиллической» жизни мещан.

В романе Щеглова имеются отдельные недочёты, в частности, длинноты. Если подробности в описании мещанства, «родственной гидры» Насти и отношений Горича с «гидрой» в какой-то мере оправдываются сюжетными ситуациями, то подробности в изображении «журфиксных» людей уводят в сторону от основной сюжетной линии, от интриги, и воспринимаются как инородное тело в повествовании о роковой любви героя.

А в целом роман Щеглова представляет определенную ценность и по значительности тех вопросов жизни, которые в нем трактуются, и по занимательности изложения, живости языка. Роман и сейчас читается с интересом, а в свое время он был, несомненно, одним из лучших произведений, созданных беллетристами 80-х годов, — Чехов имел полное основание дать «Гордиеву узлу» высокую оценку.

Второе место в творчестве Щеглова, по мнению Чехова, занимает «Поручик Поспелов»: «Лицо новое и оригинально задуманное. Во всей повестушке чувствуется тургеневский пошиб, и я не знаю, почему это критики прозевали и не обвинили Вас в подражании Тургеневу. Поспелов трогателен: он идейный человек и герой».

Что же нового и оригинально задуманного заметил Чехов в герое повести Щеглова? Поручик Поспелов — это не обычный офицер царской армии; он, действительно, «идейный человек и герой». Молодой офицер выступает в роли просветителя, мечтающего об улучшении положения солдат, простых людей из народа. Он пытается двумя путями нести свет в солдатскую массу: организацией рекрутской школы и изданием солдатской газеты, доступной пониманию неискушенных читателей. Но Поспелов заканчивает свою жизнь, полную благородных стремлений, неудачно — преждевременной смертью. Щеглов не видел выхода из трудной жизни своих положительных героев, — «страна казенная» лишала их крыльев, обрекала на безнадежность их лучшие стремления.

Само собою разумеется, что Чехову — просветителю, придававшему большое значение науке и просвещению в деле улучшения положения народа, импонировал «идейный» герой Щеглова — поручик Поспелов.

Кстати сказать, образ идейного офицера, «просветителя», подсказан Щеглову военной действительностью. Автор — офицер-артиллерист — знал, по всей вероятности, о том, что в 1854 г. наиболее интеллигентные офицеры штаба начальника артиллерии во главе с поручиком Л. Н. Толстым выдвинули проект создания общества для содействия просвещению и образованию среди войск и издания журнала «Солдатский вестник». Проект не был реализован: царь не разрешил издавать журнал.

Следует отметить, что Чехов выступал и с обстоятельной, развернутой оценкой собственного произведения — драмы «Иванов». Большое письмо Чехова к Суворину от 30 декабря 1888 года можно назвать своеобразной литературно-критической статьей об этой пьесе и её главных героях. В письме — статье затронуты важные вопросы о традиционной связи Иванова с «лишним человеком» в русской литературе и об особенностях чеховских героев.

Реализуя в «Иванове» замысел — положить предел сочинениям о «ноющих и тоскующих людях», Чехов считал, что он нашел ключ к правильному решению проблемы «лишнего человека» в русской литературе. Ключ заключен, по мнению Чехова, в физиологических особенностях натуры русского человека. Чехов писал Суворину о своем Иванове: «Прошлое у него прекрасное, как у большинства русских интеллигентных людей… Настоящее всегда хуже прошлого. Почему? Потому, что русская возбудимость имеет одно специфическое свойство: её быстро сменяет утомляемость». Отсюда у Чехова следует, что причина трагического положения Иванова — в физиологической детерминированности его характера и поступков.

Ясно, что Чехов не смог до конца осмыслить существование в русской жизни «ноющих и тоскующих» людей как явление социально-историческое. Но в драматическом положении своего героя Чехов объективно отразил кризис интеллигенции после разгрома народовольческого движения, когда значительная часть русской интеллигенции отошла от революционной борьбы и переживала процесс мещанского перерождения.

Будучи зорким, наблюдательным художником, Чехов подметил и отразил в Иванове отдельные типичные черты интеллигента — восьмидесятника: внутреннюю надломленность, «гамлетизм», пассивность, банкротство в столкновении с грозной действительностью. В том же письме к Суворину Чехов правильно характеризует своего героя: «Такие люди, как Иванов, не решают вопросов, а падают под их тяжестью. Они теряются, разводят руками, нервничают, жалуются, делают глупости и в конце концов, дав волю своим рыхлым, распущенным нервам, теряют под ногами почву и поступают в разряд «надломленных» и «непонятых».

Чехов протестовал против трактовки Сувориным, Савиной и другими Иванова как «подлеца», а Львова как «великого человека». Чехов прав: в пьесе убедительно показано, что Иванов, несмотря на разочарованность, апатию, нервную рыхлость, отличается от узких и недобросовестных людей прямотой, искренностью и честностью, а доктор Львов — тип честного, горячего и вместе с тем узкого и прямолинейного человека. Чехов писал: «Всё, что похоже на широту взгляда или на непосредственность чувства, чуждо Львову. Это олицетворенный шаблон, ходячая тенденция».

Чехов, требовавший от произведений искусства прежде всего жизненной правды, с чувством удовлетворения писал Суворину: «Иванов и Львов представляются моему воображению живыми людьми. Говорю Вам по совести, искренно, эти люди родились в моей голове не из морской пены, не из предвзятых идей, не из «умственности», не случайно. Они — результат наблюдения и изучения жизни».

Действительно, Чехов уже в «Иванове» продемонстрировал своё искусство изображения «живых людей» с их сложными, противоречивыми характерами. Чехов, в частности, осуждал Львова за то, что тот не понимал сложности человеческих характеров и примитивно судил о людях: «Ему мало, что все люди грешны. Подавай ему святых и подлецов».

И Чехов, следуя жизненной правде, не показывал в своих произведениях «святых» и «подлецов», он избегал схематизма в изображении положительных я отрицательных героев, он рисовал «живых людей». Даже своих лучших, любимых героев (например, доктора Астрова) Чехов изображал, пользуясь термином Фурманова, автора «Чапаева», с «требухой».

Как анекдотический курьёз воспринимается сейчас мнение критика Оболенского об «Иванове» Чехова: «Вы видите, как слабо, недоделано, непродуманно произведение Чехова. Сотни ошибок, сотни отступлений от естественности, простоты и правды… Мы боимся, что в узкой точке зрения лежит бесплодность всех крупных попыток Чехова, что эта бесплодность станет хронической, а из его таланта родится пустоцвет».

Никто из литературных критиков 80-х годов не смог так тонко и так глубоко раскрыть особенности чеховских героев, как это сделал сам Чехов в своих эпистолярных комментариях к пьесе «Иванов».

* * *

Чехов изумляет нас многогранностью творческой личности. Он был не только гениальным писателем. Он выступал в качестве квалифицированного литературного редактора, а в своих письмах показал себя оригинальным литературным критиком.

Смотрите также: