А. П. Чехов

Леонид Громов - Чехов и детская литература

А. П. Чехов, любивший детей, создавший столько ярких детских образов, поставивший в своих произведениях столько важных педагогических вопросов, не мог не заинтересоваться такой областью воспитательной работы, как детское чтение.

Чехов был близок к издававшимся в его время журналам «Детский отдых» и «Детское чтение» (в последнем был напечатан его рассказ «Белолобый»), общался и переписывался с детскими писателями (Киселевой, Островской и др.), в письмах к ним выступал в качестве литературного критика, помогал им своими советами, а также содействовал продвижению их произведений в печать.

Не случаен тот факт, что с Чеховым были знакомы и дарили ему свои книги видные педагоги и даже составители и издатели учебников, хрестоматий, — X. Д. Алчевская, В. П. Вахтеров, И. И. Горбунов-Посадов, Д. И. Тихомиров и др. Все это характеризует широкие педагогические интересы Чехова.

Когда умер Антон Павлович, редакция журнала «Детское чтение» откликнулась на смерть писателя некрологом, в котором отмечалось: «Со смертью Антона Павловича Чехова русская литература понесла тяжелую утрату, а русское общество лишилось человека искреннего, любившего детей, понимавшего их душу, интересы и написавшего целый ряд чудных рассказов про детей и для детей».

Чехов вошел в историю детской литературы, как автор замечательных произведений для детей. На наш взгляд, Чехова следует считать и своеобразным критиком детской литературы. Об этом свидетельствуют не только его литературно-критические замечания в письмах к детским писателям. Можно рассматривать шутки-пародии Чехова на детскую литературу как проявление не только юмористического дарования писателя, но и критического отношения к современной детской литературе.

Чтобы иметь представление о детской литературе в 80-х годах, стоит остановиться на таком ее характерном образце, как рассказ П. Свободина «Разговенье», опубликованный в апреле 1889 г. в журнале для детей «Родник». Оттиск из журнала автор послал Чехову с дарственной надписью: «Будущим детям Антона Чехова от автора».

«Разговенье» — это типичный для старой детской литературы религиозно-дидактический рассказ. Действие происходит в Петербурге. На окраине Петербургской стороны жил бедный чиновник Мурашкин с двумя внуками — десятилетним Мишей и восьмилетним Ваней. Особенно остро почувствовал Мурашкин всю тяжесть своего полунищенского положения накануне пасхального праздника, наблюдая большую, радостную суету в городе. На последние сорок копеек купил он кое-что, чтобы разговеться. В 11 часов Мурашкин с внуками отправился в церковь — «на торжество из торжеств величайшего праздника христианского». В церкви Миша «горячо молился», а Ваня, впервые попавший на ночное пасхальное богослужение, удивленно смотрел на окружающее его «торжество». После заутреня Мурашкин и Ваня отправились домой, а Миша остался поджидать доброго студента Гранина, соседа Мурашкина, занимавшегося с Мишей и Ваней. Не найдя Гранина, Миша отправился домой. На дороге он нашел бумажник, туго набитый деньгами. Увидев невдалеке возбужденную толпу людей и услышав долетевшие до него слова о деньгах, Миша догадался, что речь идет о потерянном бумажнике. Он быстро направился к толпе и подал бумажник удрученному седому господину. Растроганный господин стал обнимать, целовать Мишу и решил подарить ему тысячу рублей. Господин этот оказался бывшим начальником Мурашкина — Зборовым. Вместе с Мишей Зборов отправился к бедному чиновнику, которому рассказал о всем случившемся.

— Ну, теперь едем все со мной разговляться, — заключил Зборов, — Миша твой, Степан Васильевич, получит третью часть найденных денег: так угодно богу, благословившему его за его честность.

Все в этом рассказе П. Свободина типично для низкопробной детской литературы: традиционная религиозная тема; сентиментальный сюжет о бедном чиновнике, добром воспитателе бесприютных сирот, и благородном начальнике, щедро вознаградившем честных бедных людей; отсутствие реалистической мотивировки случайных фактов и происшествий, нагроможденных в рассказе (родители Миши и Вани умерли почти одновременно; Зборов почему-то отправился в церковь с тремя тысячами в бумажнике; богу угодно было привести Мишу к потерянному бумажнику, чтобы испытать и вознаградить его честность; владелец бумажника оказался добрым и справедливым богачом, к тому же бывшим начальником Мурашкина); и «дидактический хвостик» в конце рассказа: бог наградил мальчика за его честность.

Каким примитивным выглядит содержание рассказа П. Свободина по сравнению с рассказом «На страстной неделе» Чехова, использовавшего новаторски тему о пасхальном празднике!

Кроме «святочных» рассказов с «благочестивыми» рассуждениями, бытовали в старой детской литературе и рассказы из идеализированной «великосветской» жизни.

Интересную характеристику детской литературы находим у современника Чехова Потапенко в романе «Не герой»- Устами своего героя Рачеева Потапенко критикует книжки для крестьянских ребят и попутно отмечает характерные черты буржуазно-помещичьей детской литературы с ее. героями из «высшего» общества и с ее плоской моралью: «Нам присылали детские книги. Ну, вот иную раскроешь и читаешь рассказ о том, как papa и maman, отправляясь в оперу, оставили детей с гувернанткой, как дети шалили и не слушались гувернантки, как вследствие этого лампа свалилась на ковер, и весь дом сгорел бы, если бы в эту минуту не появился кавалергард кузен Серж и своим благоразумным вмешательством не предупредил несчастья. Ну, скажите, пожалуйста, что поймут из этого крестьянские дети? Papa, maman, опера, гувернантка, кавалергард, кузен, — все это для них пустые звуки, а нравоучение, которое выводится из этого, у них совсем неприложимо… Попадаются другого рода книги, где все пропитано нравоучением, от начала до конца, чуть ли буквы не расставлены так, чтобы из них следовала мораль. Я не знаю, как городские дети, а деревенские терпеть не могут поучений и ничему из них не поучаются».

Потапенко, осуждая современную детскую литературу, подчеркивая отрицательную реакцию юных читателей на морализирование, выдвигает перед детскими писателями основную задачу — «идти навстречу живым запросам детского ума».

Еще в 1882 году Чехов выступил в печати с юмореской «Сборник для детей», которая представляет собою остроумную пародию на низкопробную детскую литературу с ее сентиментально-фальшивым изображением жизни, лицемерной буржуазной моралью, навязчивым дидактизмом. Весь «Сборник для детей» — и предисловие, и отдельные рассказы, я заключение — пронизан ярко выраженной дидактической тенденциозностью. Предисловие дает тон всему сборнику: «Милые и дорогие дети! Только тот счастлив в этой жизни, кто честен и справедлив. Мерзавцы и подлецы не могут быть счастливы, а потому будьте честны и справедливы… Привожу вам в назидание несколько сказок и повестей».

Назидательный дидактизм явственно звучит в содержании и даже в названиях сказок и повестей, составляющих сборник: «Наказанная скупость», «Достойное возмездие», «И за зло нужно быть благодарным» и т. п. А в заключение дается краткая морализаторская концовка: «Итак, дети, добродетель торжествует». Эта концовка заставляет вспомнить саркастическое замечание Добролюбова о «дидактических хвостиках» в произведениях для детей (Фурмана и других писателей).

Нелепые сюжеты, нравоучительный характер, безграмотность во многих произведениях детской литературы остроумно пародируются Чеховым и в такой юмореске, как «Сапоги в смятку», написанной в 1886 г.

В этом «рассказе для детей с иллюстрациями» описывается жизнь семьи Брючкиных. В семье было четверо детей. Изображение самого лучшего сына — Гриши удачно дается Чеховым в духе пародии на плоское морализирование, свойственное буржуазной детской литературе: «Самыйлучший мальчик был Гриша, который слушался папу и маму, хорошо учился и помогал бедным… За это он не в пример прочим раскрашен здесь. Если, дети, и вы будете хорошо вести себя, то и вас будут раскрашивать красками».

Для Чехова — критика современной ему детской литературы характерна и такая деталь рассказа: «Вечером дети читали журнал «Детское утомление». Так назвал Чехов журнал «Детский отдых».

Дает основание рассматривать «Сапоги в смятку» как пародию на современную детскую литературу с ее откровенной назидательностью письмо Чехова к М. Киселевой (от 29 октября 1886 г.), в котором автор юморески сообщает, что если юньм читателям Сереже и Василисе понравился рассказ о семье Брючкиных, то он «не замедлит поднести им еще что-нибудь назидательное и иллюстрированное».

Можно указать еще на одну остроумную шутку Чехова «Каникулярные работы институтки Наденьки Н.», в которой пародируются содержание и стиль ученического «творческого» сочинения на тему «Как я провела каникулы». Удачно передан в этой пародии морализаторский тон сочинения, навеянный соответствующим воспитанием в школе и в семье, а также, несомненно, и детской литературой: «Было много мужчин, но мы, девицы, держали себя в стороне и не обращали на них никакого внимания… А если же я и провела хорошо каникулы, так это потому, что занималась наукой и вела себя хорошо».

Юмористическое содержание «сочинения» институтки Наденьки перекликается с содержанием тех серьезных произведений Чехова, в которых писатель критикует систему воспитания девушек в семьях привилегированных классов. Так, в рассказе «Ариадна» ярко рисуется образ героини, внешне обаятельной, но морально порочной. Отрицательные черты характера Ариадны явились результатом паразитического существования и специфического женского воспитания в дворянско-буржуазном обществе. В рассказе утверждается мысль о необходимости коренных изменений в воспитании женщин.

* * *

Рассмотренные шутки-пародии Чехова своеобразно продолжают критическую традицию русских революционеров-демократов в отношении к детской литературе.

Революционные демократы резко и справедливо критиковали охранительную и благонамеренную детскую литературу, осуждая в ней ложь, глупые сюжеты, сентиментально-идиллическое изображение уродливой действительности, лживую мораль, лицемерный филантропизм и филистерство. Н. Щедрин говорил о «оконфектно-нравственном направлении», царившем в детской литературе.

Белинский писал: «Наша «детская литература» вовсе не имеет в виду удовольствия и забавы детей: нет, она из всех сил старается с самого нежного возраста их испортить в детях все их простодушные побуждения расчетливыми рассказами, как Леночка, кладя в детстве деньги, даваемые ей на лакомства, в кружку для бедных, впоследствии вышла замуж за князя, отец которого сделал предложение матери Леночки, начав так: «Мой сын богат, а ваша дочь добродетельна» («Вечер в пансионе»).

Революционно-демократические критики требовали от детских писателей правдивого изображения жизни, художественного реализма. И детские писатели должны проявлять то «уважение к действительной жизни», которое Чернышевский считал обязательным для любого писателя.

Подчеркивая большое значение детской литературы для нравственного воспитания подрастающего поколения, революционеры-демократы беспощадно, осуждали пошлую мораль в произведениях для детей, остро критиковали грубую дидактическую тенденциозность в детской литературе. В рецензии на «Альманах для детей» (1847) Белинский указывал: «Моральные правила, сентенции, поучения способны только наводить на детей скуку и возбуждать в них отвращение или образовывать из них педантов, резонеров, лицемеров. Чем моложе ребенок, тем непосредственнее должно быть его нравственное воспитание, то есть тем более должно его не учить, а приучать к хорошим чувствам, наклонностям и манерам, основывая все преимущественно на привычке, а не на преждевременном и, следовательно, неестественном развитии понятий».

Сопоставляя это высказывание Белинского с идейной направленностью пародий Чехова, легко установить полное сходство взглядов Чехова и Белинского на существо и характер морального воспитания в произведениях для детей.

Белинский еще в отзыве на «Детскую книжку» на 1835 год», составленную В. Бурнашевым, выдвинул большую программу морального воспитания детей средствами художественной литературы: «Питайте и развивайте в них чувства, возбуждайте чистую, а не корыстную любовь к добру, заставляйте их любить добро для самого добра, а не из награды, не из выгоды быть добрыми; возвышайте их души примерами самоотвержения и высокости в делах, и не наскучайте им пошлою моралью. Не говорите им: «Это хорошо, а это дурно потому и поэтому», а покажите им хорошее, не называя его даже хорошим, но так, чтобы дети сами, своим чувством, поняли, что это хорошо: представляйте им дурное, тоже не называя его дурным, но так, чтобы они по чувству ненавидели это дурное… Развивайте также в них и эстетическое чувство, которое есть источник всего прекрасного, великого, потому что человек, лишенный эстетического чувства, стоит на степени животного».

Эта программа и сейчас поражает нас своим глубоким пониманием детской психологии и воспитательных задач, стоящих перед детской литературой, хотя некоторые суждения Белинского необходимо развить: мы считаем, что нравственный облик ребенка должен формироваться не только путем соответствующего воспитания чувств, но и образования в детях понятий о том, что такое хорошо и что такое плохо, как это умел блестяще делать Маяковский; в воспитательной работе надо учитывать и специфику различных возрастов детей, нельзя говорить о ребенке вообще.

Отдельные суждения Чехова по вопросам детской литературы, идейный «подтекст» его пародий на детскую литературу и характер его произведений для детей позволяют сделать вывод, что Чехову была близка эта программа Белинского.

Чехов также считал, что произведения для детей должны носить печать литературного таланта, заключать в своем существе этическое содержание без навязчиво-дидактических поучений; вместо моральных сентенций они должны давать конкретные образцы «самоотвержения и высокости в делах» без пошлой морализующей указки.

Чехову была близка также идея Белинского о том, что детская литература должна воспитывать не только высокий моральный строй души детей и давать им яркие образцы поведения людей, но и развивать их эстетическое чувство. Чехову, писателю-гуманисту, импонировала также мысль о том, что эстетическое воспитание способствует развитию в человеке подлинно человеческих качеств, ибо «человек, лишенный эстетического чувства, стоит на степени животного».

Белинский не раз говорил о том, что детская литература не хочет знать о радостях детей, об их печалях, что она заботится о приведении детей «в какой-то внешний порядок добродетели, а не о том, чтобы пробудить в них разумное убеждение в ее достоинстве, дать им почувствовать, что добродетель следует любить просто, как любят все прекрасное и истинное».

Особенно ополчался Белинский против пошлого морализирования в детских книгах. Эту тенденцию Белинского разделял Чехов, страстный борец с пошлостью во всех ее проявлениях. В пародиях на книги для детей Чехов осмеял навязчивый, пошлый дидактизм, а в своих рассказах для детей следовал толстовскому принципу: не формулировать нравственного или практического вывода из рассказа, а предоставить делать этот вывод самим юным читателям. Лев Толстой правильно подметал, что дети любят мораль, но только умную, а не глупую. Чехов разделял эту точку зрения, и в его детских рассказах есть умная, демократическая мораль, заключенная в системе художественных образов.

Белинский предлагал апробированный практикою критерий для положительной оценки детских книг: «Хорошо и полезно только то сочинение для детей, которое может занимать взрослых людей и нравиться им не как детское сочинение, а как литературное произведение, писанное для всех».

Не находя в современной детской литературе произведений, удовлетворяющих этому требованию, Белинский высказал в 1846 г. мнение, что «для детей должны существовать не детские книги, но особенные издания книг, писанные для взрослых, — издания, в которых должно быть исключено все такое, о чем им рано звать, все, что может дать их фантазии вредное для здоровья и нравственности направление».

Аналогичную мысль высказал и Чехов в письме к Россолимо (от 21 января 1900 г.): «Писать для детей вообще не умею, пишу для них раз в 10 лет и так называемой детской литературы не люблю и не признаю. Детям надо давать только то, что годится и для взрослых. Андерсен, Фрегат Паллада, Гоголь читаются охотно детьми, взрослыми также. Надо не писать для детей, а уметь выбирать из того, что уже написано для взрослых, т. е. из настоящих художественных произведений…».

Сходство точек зрения Чехова и Белинского на детскую литературу в данном случае поразительное; нельзя, однако, представлять дело таким образом, что и Белинский и Чехов были принципиальными противниками детской литературы. Основное здесь заключается в том, что Чехов, вслед за Белинским и другими представителями революционно-демократической критики, боролся за подлинно-художественные произведения для детей.

Чехов, в силу присущей ему исключительной скромности, не признавал в себе таланта писать для детей. Как и в письме к Россолимо, в письме к редактору журнала «Детский отдых» Барству (от 22 сентября 1895 г.) Чехов выражал скептическое отношение к своей деятельности в области детской литературы: «Я написал только два детских рассказа, да и те, говорят, охотнее читаются взрослыми, чем детьми». Так говорил Чехов о двух своих прославленных рассказах — «Каштанке» и «Белолобом».

Несомненно, Чехов понимал всю сложность и специфичность этого вида художественной литературы. Еще Белинский говорил о том, что «должно родиться, а не сделаться детским писателем». По мысли Белинского для «образования детского писателя» необходимы любовь к детям и глубокое знание потребностей, особенностей и оттенков детского возраста. Чехов как раз обладал этими специфическими качествами детского писателя, и они проявились в его рассказах о детях и для детей.

Понимание Чеховым специфики детской литературы выразилось, в частности, в таких фактах. Детской писательнице М. В. Киселевой он советует «починить» ее рассказ «Ларьку» — «приспособить к детишкиным мозгам». А. С. Суворину Чехов предлагает показать детям Насте и Боре понравившийся ему рисунок собаки — иллюстрацию художника Степанова к «Каштанке»: «Если им понравится, значит, хорошо».

* * *

Чехов назвал «Каштанку» и «Белолобого» «сказками из собачьей жизни». Такое определение жанра этих рассказов многозначительно: тут и признание сказочного жанра как специфического для читательских интересов детей, тут и ключ к решению авторского замысла; по своему характеру эти произведения напоминают сказки; кроме того, в них присутствует элемент «таинственности», характерный для многих сказок.

В художественном приеме антропоморфизации Каштанки и других животных сказалась у Чехова фольклорная, сказочная традиция. Народ в своих сказках наделяет животных определенными человеческими свойствами — в этом проявилась не только художественная фантазия творцов сказок, но отразились и наблюдения народа над психикой, повадками животных Чехов в своей «Каштанке» углубленно продолжил эту народно-сказочную традицию. Вот почему Чехов назвал своих «Каштанку» и «Белолобого» сказками.

Две «сказки из собачьей жизни» Чехова заставляют вспомнить ценное высказывание И. С. Тургенева о детской литературе. В предисловии к «Дневнику девочки» С. Буткевич (1862) Тургенев подчеркивал мысль о необходимости направления внимания юных читателей на окружающие их знакомые предметы, чтобы путем познания их открывать детям постепенно весь тот мир, в котором они живут. При этом в реалистическом и занимательном изображении обыденных вещей, находящихся беспрестанно перед глазами, должны быть для маленьких читателей и «новость» — открытие нового в знакомом, и «таинственность», связанная с открытием неожиданного в обыденном. Эти два фактора — и «новость» и «таинственность» — необходимы для удовлетворения пытливости детского ума и юного впечатлительного воображения.

Этому требованию Тургенева, хорошо понимавшего специфику детского восприятия, удовлетворяли чеховские «сказки» — «Каштанка» и «Белолобый». В этих произведениях, рисующих близких детям животных — собак, есть и «новость» — Чехов изображает незнакомые детям особенности психики и повадок животных и тем самым обогащает представление ребят о животных, есть и «таинственность» — Чехов рассказывает о собаках в интригующей, волнующей воображение детей форме.

И «Каштанка» и «Белолобый» — «сказки» приключенческие; по занимательности сюжета, по драматической напряженности развивающихся событий «Каштанка», конечно, стоит выше «Белолобого».

Почему Чехов писал свои «сказки» из собачьей жизни?

Н. Телешов в «Записках писателя» вспоминает: «Чехов уверял нас, что никакой «детской» литературы не существует. — Везде только про Шариков да про Барбосов пишут. Какая же это «детская»? Это какая-то «собачья» литература! — шутил Антон Павлович, стараясь говорить как можно серьезнее. И сам же вскоре написал «Каштанку» и «Белолобого» — про собак».

Чехов написал о собаках потому, прежде всего, что придавал домашним животным большое значение в воспитании детей. В рассказе «Событие» есть такое авторское отступление от повествования: «В воспитании и в жизни детей домашние животные играют едва заметную, но несомненно благотворную роль. Кто из нас не помнит сильных, но великодушных псов, дармоедок — болонок, птиц, умиравших в неволе, тупоумных, но надменных индюков, кротких старух-кошек, прощавших нам, когда мы ради забавы наступали им на хвосты и причиняли им мучительную боль? Мне даже иногда кажется, что терпение, верность, всепрощение я искренность, какие присущи нашим домашним тварям, действуют на ум ребенка гораздо сильнее и положительнее, чем длинные нотации сухого и бледного Карла Карловича или же туманные разглагольствования гувернантки, старающейся доказать ребятам, что вода состоит из кислорода и водорода».

В этом отступлении, кроме мысли о воспитательной роли животных в жизни детей, заключена еще одна важная педагогическая идея Чехова, характерная для его понимания детской «специфики»: маленьким детям «противопоказаны» длинные нотации и туманные разглагольствования воспитателей, которые преждевременно стараются напичкать мозг детей высокими материями. Этим антипедагогическим, нежизненным мерам «сухих» воспитателей Чехов противопоставляет живой мир «домашних тварей», оказывающих присущими им ценными качествами сильное и положительное воздействие на ум ребенка.

Этим и объясняется в основном создание Чеховым для детей двух «сказок» из жизни животных. Но почему именно из собачьей жизни? Такой отбор объектов из мира домашних животных для детских рассказов был вызван большими симпатиями Чехова к собакам.

Куприн в своих воспоминаниях о Чехове сообщает: «… Антон Павлович очень любил всех животных, за исключением, впрочем, кошек, к которым он питал непреодолимое отвращение. Собаки же пользовались его особым расположением. О покойной Каштанке, о мелиховских таксах Броме и Хине он вспомнил так тепло и в таких выражениях, как вспоминал об умерших друзьях. «Славный народ — собаки!» — говорил он иногда с добродушной улыбкой».

Это указание Куприна подтверждается частыми и теплыми высказываниями Чехова о собаках в его письмах к Ленкину, Суворину, Баранцевичу и другим современникам.

Теплое чувство автора к собаке Каштанке передалось и юным читателям его «сказки», о чем с большим удовлетворением и с юмором писал Чехов брату Михаилу Павловичу: «… детишки не отрывают от меня глаз и ждут, что я скажу что-нибудь необыкновенно умное. А по их мнению, я гениален, так как написал повесть о Каштанке. У Сувориных одна собака называется Федором Тимофеевичем, другая теткой, третья — Иваном Ивановичем». Таким образом, Чехов уже вскоре после выхода в свет Каштанки убедился в том, что его рассказ пользуется успехом у детей.

Своим успехом автор «Каштанки» в какой-то мере был обязан и знаменитому дрессировщику животных В. Л. Дурову, сообщившему, как известно, в своей книге «Мои звери» о первой дрессировке им рыжей собачонки Каштанки и об ее интересной судьбе. Об этом он рассказал Чехову, превратившему интересный факт из цирковой жизни Дурова в замечательное художественное произведение.

О том, что Чехов любил и ценил это свое произведение, свидетельствует ряд фактов. Из письма к Суворину (от 3 декабря 1891 г.) мы узнаем, что Чехов, получив корректуру «Каштанки», продолжал работать над «сказкой» разделил ее на большое количество глав, написал новую главу. Чехов приложил много усилий для реализации своей «мечты» об отдельном изящном издании «Каштанки» с иллюстрациями, заботился о красочной обложке, специально ездил к художнику А. С. Степанову, «изучившему собак до тонкостей», чтобы попросить его нарисовать собаку для обложки.

«Мечта» Чехова сбылась: «Каштанка» вышла в 1892 г. в отдельном издании с иллюстрациями Степанова.

Используя в «Каштанке» реальный сюжет, подсказанный Дуровым, Чехов в разработке этого сюжета творчески использовал и художественный опыт Л. Толстого, автора детских рассказов о животных, которого историки детской литературы называют родоначальником русской зообеллетристики.

Есть несомненная преемственная связь между «Каштанкой» Чехова и рассказами Л. Толстого о животных, в частности, с его приключенческой «Булькой». Тут ощущается тематическая и стилистическая перекличка: реалистическое описание характера и повадок собаки, драматичность сюжета, объективная манера изображения животного и в то же время наполненность рассказа большим эмоциональным содержанием.

«Булька» Л. Толстого и «Каштанка» Чехова — классические образцы приключенческого рассказа о животных, воспитывающие в детях интерес и любовь к животным, демонстрирующие ценность таких чувств, как дружба, привязанность, преданность. Занимательность сюжета сочетается о них с значительностью этического содержания.

* * *

«Каштанка» (1887) поражает художественным мастерством Чехова. Мастерски прежде всего построен сюжет — динамический, увлекательный, доходчивый. Удачны живые, интригующие заголовки рассказа — «Таинственный незнакомец», «Беспокойная ночь», «Чудеса в решете» и др. Изумляет портретное мастерство, умение немногими художественно-выразительными штрихами нарисовать внешний и внутренний облик человека и животного. Такой конкретный, лаконический портрет особенно ценен в произведениях для детей, и Чехов прекрасно понимал эту «специфику» произведений, предназначенных для детского восприятия.

Характерна для Чехова — новеллиста одна особенность композиции образа: он не сразу полностью знакомит читателя с героем, а постепенно, методом «разбросанной» по всему произведению характеристики, накапливая в представлении читателя одну черту за другой и связывая эти черты с определенными событиями, в которых они проявляются.

Таким способом изображается одно из основных действующих лиц рассказа — клоун. Когда Каштанка впервые увидела клоуна, автор рисует его внешний облик — «коротенького и толстенького человека с бритым, пухлым лицом, в цилиндре и в шубе нараспашку». А затем, в процессе дальнейшего изложения событий, автор знакомит читателя и с особенностями характера клоуна — человека доброго, жизнерадостного, трудолюбивого.

Показывая в рассказе дрессировку животных, Чехов объясняет успех клоуна его гуманным, ласковым отношением к животным.

А вот другой персонаж рассказа — столяр Лука Александрия. Это — человек добродушный, труженик, он любит свою профессию, но имеет крупный недостаток — чрезмерную привязанность к спиртным напиткам. Правда, этот недостаток скрашивается положительными свойствами его натуры, и потому Лука Александрыч остается в душе читателя привлекательным образом.

С замечательным юмором изображает Чехов шествие столяра к заказчикам: «Заказчики Луки Александрыча жили ужасно далеко, так что, прежде чем дойти до каждого из них, столяр должен был по нескольку раз заходить в трактир и подкрепляться». А в результате — «столяр был пьян, как саножник». Как уместен в данном случае этот остроумный каламбур!

Запоминаются отдельные яркие детали, характеризующие облик столяра и особенности его быта. Лука Александрия любил по вечерам читать вслух газету. Идя к заказчикам, он завертывает готовые изделия в красный платок. Когда навстречу пьяному столяру шел играющий военный оркестр, Лука Александрыч «широко улыбнулся, вытянулся во фронт и всей пятерней сделал под козырек».

Как живой, стоит он перед читателями! Типична для Луки Александрыча и его речь. Находясь очень часто в веселом расположении духа, он любил «пьяненьким, дребезжащим тенорком» пофилософствовать, употребляя для торжественности витиеватый, церковно-славянский «стиль», или обращался к Каштанке с речью, в которой звучал лейт-мотив: «Супротив человека ты все равно, что плотник супротив столяра». В этом «афоризме» ощущается гордость своей профессией; видение окружающей действительности дается глазами простого человека-труженика.

Нужно подчеркнуть, что светлая атмосфера рассказа пронизана поэтизацией трудовой жизни человека. Еще М. Горький тонко подметил, что Чехов «чувствовал поэзию труда». Это чувство Чехова проявляется в «Каштанке» многообразно: и в показе трудовой обстановки жизни в квартире столяра, и в словах Луки Александрыча о своей профессии, и в примечательной художественной детали: Каштанка, очутившись вне привычной обстановки, вспоминала, как у столяра в квартире «великолепно пахнет клеем, лаком и стружками». Этот запах как бы олицетворяет поэзию труда столяра.

С большой теплотой, интересно показывает Чехов и сложный труд клоуна-дрессировщика.

Понятно, что поэтизация труда в «Каштанке» имеет для юных читателей первостепенное воспитательное значение.

Представляет известный интерес для этих читателей и образ Федюшки. Это — образ живого мальчика с его положительными и отрицательными чертами. Он по натуре — хороший, добрый, но иногда может быть и «злым» мальчиком. Он был привязан к Каштанке, любил поиграть с нею, но подчас проявлял жестокость по отношению к любимой собаке, когда он «вытаскивал ее за задние лапы из-под верстака и выделывал с нею такие фокусы, что у нее зеленело в глазах и болело во всех суставах».

Изображая животных, автор «Каштанки» стоял на позиции антропоморфизма, очеловечивая и персонифицируя животных, показывая духовную общность животных и человека. Современная биология считает антропоморфические взгляды отсталыми в научном отношении, так как они препятствуют правильному пониманию психики животных. Но Чехов писал не научный трактат, а художественное произведение. Антропоморфизм в «Каштанке» — это метод художественного заострения, оживляющий повествование и помогающий юным читателям понять замысел автора.

Кроме того, Чехов использовал антропоморфизм для художественного оформления своих наблюдений над животными, особенно собакой. В художественно-антропоморфическом содержании «Каштанки», как и в народных сказках о животных, мы находим не только фантастический элемент, но и ряд верных наблюдений над психикой и повадками животных, а также материалистическую мысль о близости животных и человека.

Читателя «Каштанки» увлекает авторское искусство проникновения во внутренний мир животных. Это искусство «перевоплощения» проявляется в том, что Чехов передает психофизиологические процессы, характерные для животных, в человеческой интерпретации, — персонифицирует животных. И делает это Чехов очень убедительно, читатель верит ему, ибо видит в этом тонкие авторские наблюдения над домашними животными.

В рассказе четко обозначены индивидуальные характеры животных; перед читателем проходят: флегматичный кот с его равнодушным отношением к окружающей жизни; непосредственный, разговорчивый гусь; добродушная, веселая свинья; умная, эмоциональная собака.

В выборе и обрисовке этих персонажей сказались и цирковые впечатления Чехова. В фельетоне Чехова «Осколки московской жизни» 1885 г. говорится об ученом гусе, показываемом в цирке Соломонского, и об ученой свинье клоуна Дурова, которая пляшет, хрюкает по команде, стреляет из пистолета и т. д.

Между прочим, Чехов иронически отмечает в фельетоне, что в Москве «уважаются в особенности те свиньи, которые не только сами торжествуют, но и обывателей веселят». В образе веселой, хрюкающей свиньи в «Каштанке» улавливается связь с этим сатирическим образом «торжествующей свиньи», веселящей обывателей.

Характерные для отдельных животных повадки Чехов раскрывает не столько путем описания, сколько в ярких, конкретных фактах, в естественном движении сюжета, в наиболее значительных событиях развивающегося действия.

Вспомним выразительную картину встречи Каштанки со свиньею: «Через минуту послышалось хрюканье. Каштанка заворчала, приняла очень храбрый вид и на всякий случай подошла поближе к незнакомцу. Отворилась дверь, в комнату поглядела какая-то старуха и, сказав что-то, впустила черную, очень некрасивую свинью. Не обращая никакого внимания на ворчанье Каштанки, свинья подняла вверх свой пятачок и весело захрюкала. Повидимому, ей было очень приятно видеть своего хозяина, кота и Ивана Иваныча. Когда она подошла к коту и слегка толкнула его под живот своим пятачком и потом о чем-то заговорила с гусем, в ее движениях, в голосе и в дрожании хвостика чувствовалось много добродушия. Каштанка сразу поняла, что ворчать и лаять на таких субъектов — бесполезно».

Психику Каштанки Чехов раскрывает двояким способом: путем размышлений самой собаки и путем авторской интерпретации ее психических состояний.

В изображении характера и приключений Каштанки выдвинута на первый план ее привычка к семье столяра и к условиям жизни у столяра. Попав в непривычную для нее обстановку в квартире клоуна, она время от времени вспоминает другую обстановку, к которой она привыкла, и в конце концов делается понятным, почему Каштанка, пользуясь хорошими условиями жизни у клоуна, все же убежала, как только представилась возможность, к своим прежним хозяевам, — столяру и его сыну, хотя они оказывали ей гораздо меньше внимания. Сила привычки!

Эту особенность психики Каштанки впервые отметил Я. П. Полонский в письмах к Чехову от 8 января 1888 г., указавший на «знаменательный» конец рассказа и тем самым как бы полемизировавший с теми критиками «Каштанки», которые упрекали автора в недостаточной мотивировке ухода Каштанки от клоуна к столяру. По-видимому, наблюдательного Чехова поразила противоречивость — с человеческой точки зрения — психологии собак, так как об аналогичной черте собачьей психики Чехов говорит и в своей записной книжке: «Собаки в доме привязывались не к хозяевам, которые их кормили и ласкали, а к кухарке, чужой бабе, которая била их».

С образом Каштанки связан мир «таинственности» в рассказе. Стоит обратить внимание на то, какими языковыми средствами Чехов возбуждает интерес читателей к «таинственному» миру явлений, окружающих Каштанку.

Это делается прежде всего при помощи слова «вдруг»: «вдруг загремела музыка», «вдруг подъездная дверь щелкнула, запищала…»; «вдруг недалеко от нее раздался странный крик…». А иногда — при помощи фразы, настораживающей и возбуждающей любопытство читателя: «Она увидела нечто неожиданное и страшное»; «Ей опять стало чудиться, что в потемках стоит кто-то чужой»; «Все было в тревоге и в беспокойстве, но отчего?».

Конкретно-лаконичными и вместе с тем художественно-выразительными штрихами даются в «Каштанке» пейзажные зарисовки. Чехов не утомляет юных читателей пространными описаниями природы, предваряющими изложение событий из жизни героев; он искусно вводит отдельные пейзажные мотивы в повествовательную ткань рассказа и связывает их с приключениями и переживаниями Каштанки.

Только тогда, когда заблудившаяся Каштанка потеряла своего хозяина и осталась одинокой на темнеющей улице города, Чехов впервые вводит краткую зарисовку зимнего пейзажа: «Шел крупный, пушистый снег и красил в белое мостовую, лошадиные спины, шапки извозчиков, и чем больше темнел воздух, тем белее становились предметы».

Пройдет немного времени с того момента, как одинокой Каштанкой овладели отчаяние и ужас, и Чехов не забудет упомянуть о том, что «мягкий, пушистый снег совсем облепил ее спину и голову». А когда из подъездной двери, около которой приютилась собака, вышел клоун, то «Каштанка поглядела на незнакомца сквозь снежинки, нависшие на ресницы».

Каштанка вместе с «таинственным незнакомцем» вошла в его квартиру, на нее нахлынул ряд новых, сильных впечатлений, и Чехов, естественно, опускает из повествования упоминание о зиме. И только из заключительной главы, рассказывающей о неудачном дебюте, мы узнаем, что клоун, собираясь в цирк, надел шубу и спрятал на груди под шубу кота, и что через минуту Каштанка сидела в санях около ног клоуна, пожимающегося от холода и волнения. Сани, клоун в шубе, пожимающийся от холода, — такими деталями Чехов в последний раз дает почувствовать читателю, что события происходят зимою.

Чехов, прекрасно понимавший значение эмоциональной стороны литературных произведений, особенно для детей, удачно выразил эмоциональное содержание «Каштанки» в смене разнообразных настроений — светлых и мрачных, радостных и грустных, спокойных и тревожных.

Большого эмоционального накала достигает рассказ в 6-й главе «Беспокойная ночь», в которой описывается болезнь и смерть гуся. Какие-то особенно теплые, интимно-лирические интонации звучат в обращении клоуна к гусю: «Бедный Иван Иваныч! — говорил хозяин, печально вздыхая. — А я - то мечтал, что весной повезу тебя на дачу и буду гулять с тобой по зеленой травке. Милое животное, хороший мой товарищ, тебя уже нет! Как же я теперь буду обходиться без тебя?».

Сколько здесь чеховской любви к животным! Из этой сцены юные читатели извлекут урок гуманного отношения к животным, они почувствуют всю обаятельность человечности.

Для усиления эмоционального настроения Чехов заставляет и животных тяжело переживать смерть гуся: «Никогда раньше старый кот не был так угрюм и мрачен, как теперь», а «тетке было скучно, грустно и хотелось плакать», она начала «скулить тихо, тонким голосом: Ску-ску-ску». Любопытно здесь созвучие слов: «скучно», «скулить», «ску-ску-ску».

Исключительно широк эмоциональный диапазон рассказа в целом и в отдельных его частях. Но преобладает в рассказе светлое, жизнерадостное настроение. В начале Каштанка «от радости, что ее взяли гулять», прыгала, забегала во дворы и гонялась за собаками; в конце рассказа — Каштанка «с ее радостным визгом» бросилась в цирке к столяру и Федюшке и, уходя с ними из цирка, «радуется, что жизнь ее не обрывалась ни на минуту».

* * *

Через 8 лет после создания «Каштанки» Чехов пишет новый рассказ о животных — «Белолобый». «Белолобый» близок во многих отношениях «Каштанке». Повествуя о приключениях щенка, случайно попавшего в логовище волчихи, Чехов показал себя еще раз тонким наблюдателем жизни и повадок животных; он создает яркие образы молодой собаки, волчихи и волчат.

Чехов и в «Белолобом», как и в «Каштанке», с успехом использовал художественный прием антропоморфизации для оживления повествования и для конкретизации психологической характеристики животных. Так, волчиха, читаем в рассказе, была мнительная и все думала о том, как бы дома без нее кто не обидел волчат; подходя к зимовью, где жил сторож Игнат, она соображала, что уже март и в хлеву должны быть ягнята.

Как и в «Каштанке», в «Белолобом» автор предусмотрел особенности восприятия юных читателей. Чехов сразу, без вводных описаний начинает повествование: «Голодная волчиха встала, чтобы итти на охоту».

Животные показываются в конкретных и занимательных сюжетных ситуациях. Повествование оживляется, например, изображением переполоха в хлеву, когда там поднялась тревога в связи с появлением волчихи на крыше хлева (залаял щенок, завыла его мать Арапка, закудахтали куры).

Несомненно, учитывая интересы юных читателей. Чехов отводит центральное место в рассказе показу молодых забавных животных. Пожалуй, наиболее яркой и веселой картиной в рассказе является встреча и игра щенка с волчатами. В этой картине Чехов показал свою исключительную наблюдательность «Они уже проснулись и все трое, очень похожие друг на друга, стояли рядом на краю своей ямы и глядя на возвращаются мать помахивали хвостами. Увидев их, щенок остановился поодаль и долго смотрел на них; заметив, что они тоже внимательно смотрят на него, он стал лаять на них сердито, как на чужих… Наконец, щенок утомился и охрип: видя, что его не боятся и даже не обращают на него внимания, он стал несмело, то приседая, то подскакивая, подходить к волчатам… Тогда щенок ударил лапой одного волчонка по большой голове. Волчонок тоже ударил его лапой по голове. Щенок стал к нему боком и посмотрел на него искоса, помахивая хвостом, потом вдруг рванулся с места и сделал несколько кругов по насту. Волчата погнались за ним, он упал на спину и задрал вверх ноги, а они втроем напали на него и. визжа от восторга, стали кусать его, но не больно, а в шутку. Вороны сидели на сосне и смотрели сверху на их борьбу, и очень беспокоились. Стало шумно и весело».

Интересно знакомит Чехов читателя с внешним видом щенка. «Портрет» щенка дается не сразу. Только на рассвете волчиха увидела, что она схватила ночью в зимовье не ягненка, а щенка, — черного, с большой головой, на высоких ногах, с белым пятном во весь лоб. А через некоторое время, уже при дневном свете, можно было увидеть не только большой белый лоб, но и бугор на лбу, и голубые глаза, и выражение всей морды.

Чехов вводит в повествование о щенке и волчихе интригующие «таинственные», неожиданные моменты; «таинственное» передается при помощи слов «вдруг» и «что-то»: «… в это время в хлеву что-то вдруг завизжало…», «вдруг далеко впереди на дороге замелькало что-то темное… в самом деле, что-то шло впереди…» и др.

Кроме животных, в «Белолобом» дан образ старого сторожа зимовья Игната. Этот образ приведен без излишней психологической характеристики. В натуре сторожа подчеркнута одна черта: «Должно быть, раньше он служил в механиках, потому что каждый раз, прежде чем остановиться, кричал себе: «Стоп, машина!» и прежде чем пойти дальше: «Полный ход!» Когда сопровождавшая его собака Арапка забегала далеко вперед, то он кричал ей: «Задний ход!» Ночевавшему у него страннику Игнат говорит: «Ну, божий человек, рано еще вставать, давай спать полным ходом…».

Случалось и такое с Игнатом: «Иногда он пел и при этом сильно шатался и часто падал (волчиха думала, что это от ветра) и кричал: «Сошел с рельсов!».

Сторож Игнат написан с большим чувством юмора. Образ Игната напоминает балагура-деда из «Ваньки» и столяра из «Каштанки». Все это простые, веселые люди, вызывающие симпатии у читателей.

* * *

Чехов затрагивал проблемы детской литературы не только в своих письмах и в юморесках — пародиях на современную детскую литературу; отдельные его произведения о детях и для детей сдоим содержанием и художественными особенностями отвечали на существенные вопросы, которые всегда интересовали детских писателей, — о воспитательной силе произведений для детей, о занимательности, о приключенческом жанре, о языке и пр.

«Каштанка» и «Белолобый» — это не только образцовые произведения о животных для детей. В них много поучительного и для детских писателей.

Чехов своей знаменитой «Каштанкой» блестяще решил ряд важных вопросов детской литературы, в частности, проблему занимательности, которая, как известно, всегда волновала педагогов, писателей и критиков. Вопрос о занимательности книг для юных читателей остается до сих пор животрепещущим; в 1956 году он был предметом живой дискуссии, развернувшейся в печати (статьи С. Михалкова «Детям — веселые книги» и Г. Рихтера «В поисках занимательности») и на обсуждении вопроса в Московской секции детских писателей (выступления Л. Кассиля, А. Барто, А. Мусатова, Л. Чуковской и др.). На дискуссии отмечалось, что советские детские писатели являются хранителями и продолжателями традиций русских революционных демократов, но не всегда к произведениям детской литературы прилагается та мерка, которой пользовались великие критики-демократы. Л. Кон напомнила, что эти критики протестовали и против узкого педагогического утилитаризма, превращающего детскую литературу в собрание педагогических правил, и против игнорирования воспитательных задач в книгах для детей, против превращения детской литературы в занятную игрушку.

Дискуссия уточнила и утвердила важные художественные принципы литературы для детей: занимательная и веселая книжка нужна юным читателям, так как дети любят смешные случаи, забавные ситуации, комические характеры, но такая книжка не должна быть веселеньким пустячком; борясь с «уныло-педагогической» литературой, нельзя забывать о другой крайности — о «бездумной развлекательности» в книгах для детей; необходимым качеством хорошей детской книги должна являться занимательность, но занимательность содержательная, дающая пищу для ума и сердца юных читателей.

Сейчас можно считать общепризнанным то положение, что главное в решении проблемы занимательности состоит в том, чтобы автор увлекательной книжки помогал детям разбираться в отдельных жизненных явлениях, воспитывал в юных читателях благородные человеческие качества.

Думается, что наши детские писатели в своей творческой практике должны учесть и художественный опыт автора «Каштанки». Чехов преподносит читателям много веселого и увлекательного материала, и вместе с тем этот материал углубляет восприятие жизни, расширяет круг знаний о людях и животных, обогащает эмоциональную сферу детей, без какой бы то ни было назидательности воспитывает любовь к труду, к простым людям — труженикам и гуманное отношение к животным.

Главное качество Чехова как детского писателя заключается в том, что он умел показывать детям правду жизни, порой — трудной жизни, и тем самым расширял их жизненный кругозор.

Большой интерес для детских писателей должен представлять и рассказ Чехова «Мальчики», где автор поставил важный вопрос о воспитательном воздействии романтики и приключенческой литературы для детей.

Чехов обратил внимание на сильное влияние Майн-Рида на мальчиков. В шуточном контексте он впервые об этом упоминает в письме к В. Билибину от 11 марта 1886 г.: «Ваши похождения в драматической цензуре подействовали на меня, как Майн-Рид на гимназистов». А в 1887 году Чехов создает замечательный рассказ «Мальчики», где, как правильно отметал В. Катаев, показан «поистине классический образ беспокойного мечтателя гимназиста Чечевицына, начитавшегося Майн-Рида и собравшегося бежать в Америку».

Наконец, в 1888 г., в некрологической статье о Пржевальском, Чехов снова возвращается к интересовавшей его проблеме. Говоря о «громадном воспитательном значении» личности и деятельности выдающихся путешественников. Пржевальского и Стэнли, которые «стоят десятка учебных заведений и сотни хороших книг», Чехов видит в жизни-подвиге подобных людей «могучую школу»: «Недаром Пржевальского, Миклуху-Маклая и Ливингстона знает каждый школьник и недаром по тем путям, где проходили они, народы составляют о них легенды. Изнеженный десятилетний мальчик-гимназист мечтает бежать в Америку или Африку совершать подвиги — это шалость, но не простая». Чехов заметил в этой шалости проявление «доброкачественной заразы», которая «распространяется по земле от подвига».

В «Мальчиках» Чехов показал прежде всего живое влияние интересной приключенческой литературы на детей. Но в замысле автора ощущается еще одна, более глубокая мысль — о важной роли романтики в воспитании детей. Для Чехова стремление гимназиста бежать в Америку к индейцам не просто приключенческая затея, навеянная Майн-Ридом; это проявление тяги детей к романтическому подвигу, которую так блестяще изобразил советский детский писатель Аркадий Гайдар.

Белинский говорил: «Для человека необходим период идеальных восторженных стремлений и порываний: перешед через него, он может отрешиться от всего мечтательного и фантастического, но уже не может остаться животным даже в своих чувственных увлечениях, которые у него будут смягчены, облагорожены чувством красоты и примут характер эстетический».

Думается, что эта мудрая мысль Белинского может объяснить самое существенное в идейном содержании рассказа «Мальчики». Показывая распространенный, типический для современной жизни случай, Чехов подчеркнул детское стремление к «мечтательному и фантастическому» как стремление вполне естественное, но встречающее столько препятствий в окружающей буржуазной действительности.

* * *

Кроме двух «сказок из собачьей жизни», написанных Чеховым специально для детей, отдельные его рассказы о детях также могут служить интересным и денным материалом для детского чтения. Так, для детей среднего школьного возраста вполне доступны такие рассказы, как «Мальчики», «Ванька», «Спать хочется». Юные читатели смогут понять и сочувственно переживать жизненные судьбы маленьких героев этих рассказов, их печали и радости.

Рассказ Чехова «Ванька» стал классическим образцом реалистического искусства в изображении «маленьких каторжников». В противовес традиционному в буржуазной литературе «святочному рассказу» с его сентиментально-идиллическим изображением жизни детей, Чехов-демократ создает произведение, со страниц которого глядит суровая жизненная правда. «Ванька» построен Чеховым на волнующем контрасте: мучительно тяжелая жизнь Ваньки у сапожника Аляхина и светлые мечты, «сладкие надежды», связанные с воспоминаниями мальчика о маленьких радостях его деревенской жизни.

Рассказ «Ванька», как и другие рассказы Чехова о трагической судьбе обездоленных детей, весьма характерен для новеллистического мастерства писателя. Большое, емкое содержание вложено в сжатую, лаконичную форму маленького рассказа. Повествование о тяжелой доле детей-сирот и батраков в царской России не разбавляется никакими авторскими комментариями, рассуждениями. Чехов пользуется только языком художественных образов, и этот язык подлинного искусства оказывает сильнейшее воздействие на юных и взрослых читателей. Чехов умел свои глубокие симпатии к маленьким героям выразить в строго объективной художественной манере, и этот авторский лиризм передается читателям, «заражает» их.

Если такие произведения Чехова о детях и животных, как «Ванька», «Мальчики», «Каштанка», «Белолобый», вполне доступны для восприятия и понимания детей младшего и среднего возраста, то другие рассказы Чехова о детях — «Дома», «Житейская мелочь», «На страстной неделе» и т. п., непосильны для школьников этого возраста, потому что в этих рассказах Чехов ставит сложные проблемы воспитания.

В педагогической и методической литературе поднимался вопрос о доступности для детей и подростков юмористических и лирических новелл Чехова. Такой авторитетный педагог, как профессор В. В. Голубков, ссылаясь на свои наблюдения и сведения, полученные из московских детских библиотек, утверждает, что интерес школьников к произведениям Чехова направлен преимущественно на популярные юмористические рассказы типа «Хирургия» или «Лошадиная фамилия» и на некоторые новеллы и повести с развитой фабулой. Меньшим успехом пользуются произведения Чехова с лирической окраской. В. В. Голубков ставит вопрос: «Почему Чехов, при всей его содержательности, при ясности и простоте языка, в ряде произведений недостаточно доходит до учащегося?» В. В. Голубков справедливо указывает на основную причину: сложность Чехова для юного читателя обусловлена психологической структурой произведений, в которых часто даются намеки, толчки для мысли и воображения читателя, рассчитывающие на его большую активность. Для восприятия таких произведений Чехова нужна высокая читательская культура, которая не часто встречается у учащихся. Перед школой стоит важная воспитательная задача: надо повышать читательскую культуру детей и подростков и, в частности, учить читать Чехова. Можно согласиться с этими суждениями В. В. Голубкова.

* * *

Художественный реализм в изображении людей и животных, демократические симпатии к простым людям-труженикам, занимательность сюжета, жизнерадостное настроение, добродушный юмор, живой язык, — эти качества «Каштанки» сделали ее любимой детской книгой. Продолжая и обогащая своей «Каштанкой» традиции Л. Толстого — автора цикла детских рассказов о собаке Бульке, Чехов создал первоклассное произведение в области детской литературы.

Под несомненным влиянием «Каштанки» Чехова написаны такие произведения его современников, как «Собачья война» А. Н. Бежецкого (1888) и «Записки Полкана» Н. А. Лей-кина (1897). Последний преподнес Чехову свою «повесть из собачьей жизни» с такой дарственной надписью: «Собаколюбцу А. П. Чехову от собаколюба на добрую память Н. Лейкин».

У Чехова - «собаколюбца», проникновенного изобразителя психологии и повадок собак, учились и Бежецкий, и Лей-кин. Бежецкий, рисуя в своем рассказе жизнь собак на большом помещичьем дворе, живо и образно описывает животных, их внешний вид, повадки. Он, остроумный наблюдатель, умеет показать индивидуальные характеры собак. Один из наиболее ярких эпизодов в рассказе — живописное изображение беспокойной ночи на господском дворе (явно напоминающей «беспокойную ночь» в «Каштанке»), заканчивающейся грандиозной собачьей грызней. И все же, «Собачья война» Бежецкого, несмотря на отдельные свои достоинства, является литературным пустячком, в то время как «Каштанка» Чехова стала художественным шедевром.

«Записки Полкана» Лейкина — это повесть о скитаниях и приключениях старого пса Полкана; рассказывает о них сам Полкан. У чеховской «Каштанки» Лейкин позаимствовал антропоморфизацию психики собаки, восприятие окружающей жизни и людей глазами собаки, но Лейкин не поднялся до художественного совершенства «сказки» Чехова. У Чехова занимательность сочетается с содержательностью, а у Лейкина такого сочетания не находим; живо, интересно написанное начало повести в дальнейшем переходит в скучноватое описание событий из жизни Полкана, порой с утомительными длиннотами.

«Каштанка» оказала большое влияние на дальнейшее развитие русской детской литературы; чеховские традиции ощущаются в детских рассказах и сказках Мамина-Сибиряка (особенно в рассказе о собаке Постойко), в рассказах Куприна (особенно в «Белом пуделе» и др.).

«Каштанка» Чехова, войдя в золотой фонд русской и мировой детской литературы, во многих отношениях является поучительным образцом и для наших современных детских писателей.

* * *

Чеховские традиции живут в советской детской литературе. Чехов оказывает влияние на нее главным образом двумя произведениями — «Степью» и «Каштанкой».

В критических работах уже указывалось на лучшие произведения чеховского цикла в современной детской литературе — «Степное солнце» Н. Павленко, где содержание в целом и отдельные сюжетные ситуации, связанные с пребыванием молодого героя в степи, внешне напоминают многое из содержания «Степи» Чехова и в то же время представляют собой, по сути, художественно-яркое противопоставление новой, советской степи — прежней, отраженной Чеховым в его знаменитой повести.

Много «чеховского» находим и в художественной структуре повести М. Никулина «Жизнь впереди». Герои повести-мальчики Миша и Гаврик, путешествующие по степным просторам, открывающие для себя много нового в жизни, в людях, напоминают чеховского любознательного Егорушку, совершившего интересную для него поездку по степи. Как и перед Егорушкой, перед молодыми героями Никулина открываются далекие перспективы жизни. Много чеховских красок и в описаниях степной природы («Каменная балка», парящий коршун, грачи и чибисы, «перекати-поле» и т. д.). Чеховская школа сказывается и в умеренном украинском колорите, характеризующем речь отдельных персонажей повести. Глубокая мысль, заложенная в «Степи» Чехова и выраженная в ряде мыслей и настроений Егорушки, послужила для советского писателя ценным традиционным источником, питавшим его повествование о советских детях-патриотах, принимающих активное участие в восстановлении колхозной жизни после Великой Отечественной войны.

Повесть «Жизнь впереди» связана и с другой повестью Чехова — «Каштанкой». Бойкая девочка — школьница из хутора, через который проходили Миша и Гаврик, подарила им книжку Чехова «Хлопцы, это же такая книжка — арбузов и меду не треба!» — и вихрем умчалась назад.

Книжка была действительно замечательная и хорошо знакомая Мише и Гаврику. На ее обложке вслед за столяром Лукой Александровичем и его сынишкой Федюшкой, глядя им в спины, шла лохматая, с лисьей мордой собачка. Это была Каштанка, возвращающаяся домой после горестных скитаний. после неудачного дебюта в цирке».

В конце повести снова упоминается «Каштанка» в важном идейном контексте: «Миша достал из-под подушки книжку. На ее обложке все так же вслед за столяром и его сынишкой, глядя им в спину, бежала остромордая, лохматая Каштанка. Дорога, по которой уходили столяр, Федюшка и Каштанка, в воображении Миши терялась в безбрежной степной дали…».

Так, чеховская степь и чеховская Каштанка вошли многозначительными элементами в идейный замысел повести «Жизнь впереди».

Несомненно, есть чеховские нотки и в характере плотника Опенкина, ворчливого, но доброго и мудрого старика, друга и товарища Миши и Гаврика, — можно легко установить генетическую связь Опенкина с чеховским столяром из «Каштанки». Есть также общие черты, роднящие мальчиков Никулина с Федюшкой Чехова, — их сближает трудовая обстановка жизни, любовь к животным.

Рассказы Виталия Бианки о животных во многом восходят к чеховским «Каштанке» и «Белолобому». Бианки, подобно Чехову, учит юных читателей наблюдать животных, их повадки, обогащает непосредственное впечатление ребенка от окружающих его животных, раскрывает новое, незамеченное детьми в живой природе. Бианки, как и Чехов, умеет в своей «зообеллетристике» передать значительное познавательное содержание в занимательной форме.

Особенно близки чеховским «сказкам из собачьей жизни» такие произведения Бианки, как «Первая охота» и «Лупленный Бочок».

У Чехова наши детские писатели могут научиться многому: глубокому изучению мира детства — специфической области «человековедения»; искусству проникновения в детскую психологию, во все «тайные» уголки детской души; пропаганде высоких этических и эстетических идеалов художественными средствами, без прямолинейной навязчивой дидактики; созданию высокохудожественных, содержательных и в то же время занимательных произведений для детей.

Смотрите также: